Из цикла «Художник говорит».
«Я глубоко убежден, что традиционный язык искусства, которое существовало столетия до нас, обладает возможностями и богатством выражения не менее чем вербальные формы. Сегодня много искусства, которое надо объяснять. У меня другая профессия. Многие художники, приехав в Париж, поменяли только географию своей мастерской. Например, Олег Целков, с которым я живу в одном подъезде, или Эрик Булатов, мой предпочтительный собеседник, продолжали делать то, что делали в России. Но я живописью до Парижа не занимался. Живопись была моим хобби.
Олег Целков, который приехал на два года раньше, вводил меня в географию художественной жизни Парижа, водил по Латинскому кварталу, показывал галереи. И однажды сказал: вот если к концу жизни ты попадешь в Галерею Клода Бернара, считай, что ты не зря приехал в Париж. Через три месяца я оказался в этой галерее. Абсолютно случайно. В этот момент родной брат Клода скончался, и могучий семейный клан Бернаров решил ввести в галерейную жизнь его дочь. Для нее было куплено рядом небольшое помещение, и к неопытной девушке приставили опытного типа. Было решено, что выставлять там будут неизвестных художников по ценам, доступным начинающим европейским коллекционерам. Хотя вывеска Клода Бернара подразумевает цены, как у Готье или Шанель. Так вот этот человек объезжал все европейские страны в поиске семи-восьми человек, которые могли бы выставляться в новой галерее. Когда он попал ко мне, у меня было написано всего три-четыре работы. Шесть лет я работал с Галереей Клода Бернара на эксклюзивном контракте, все покупалось на сто процентов.
Cтоимость определяет рынок. Есть группа художников, которые в профессиональной среде очень ценятся, но их никто не покупает. Но есть салонные художники, которых раскупают по высоким ценам, а для профессионального мира они не существуют − их нет в серьезных коллекциях, музеях. У вас есть такой… то ли Шилов, то ли Сафронов… Я тут видел в метро афиши, у него даже музей свой есть. Наверное, пишет портреты влиятельных людей. Но это абсолютнейший пример буржуазного салонного искусства. В XIX веке во Франции, и не только там, были художники, которых обожало общество, а сегодня их имена даже специалисты по истории искусств не знают. И в то же время были художники, над которыми смеялись, а теперь они… Ну вы знаете.
Бывают абсурдные случаи. Если художник не является мировой звездой, то цены на его произведения могут колебаться невероятно. Это цены на классику ХХ века относительно стабильны, а художника такого уровня, как я, у которого нет мировой известности, могут ожидать убийственные сюрпризы. Галереи, конечно, стараются держать цену, приблизительно одинаковую в Париже и Нью-Йорке, но если работа, моя в частности, попадет на аукцион, то может уйти за нулевую цену. Мое ремесло кормит меня и мою семью, дает возможность жить как я хочу. Но за все эти годы я не приобрел никакой собственности. Мастерская у меня городская, квартиру я снимаю, но на жизнь мне хватает. И я более чем доволен. Если учесть, что только три процента художников живут своим ремеслом, то это просто замечательно.
Когда гремят пушки, искусство умирает. В нашем столетии они ни на минуту не умолкали, а художников столько, словно мы во времена Ренессанса живем. Галерей в Париже тысячи. До ХХ века была столетиями сформированная табель оценок. Ценность произведения определялась заложенным в нем художественным качеством. А после «Черного квадрата» Малевича на всем этом была поставлена точка. Шкала прежних ценностей исчезла. Вот и получается, что люди, поставившие несколько телевизоров, на которых что-то мелькает, или засыпающие выставочный зал песком, камнями, дерьмом, считают себя художниками только потому, что назвали себя таковыми. Малевич и Кандинский − скорее фигуры идеологические. Как художники они для меня − нуль полный. Художественного качества в их произведениях нет. Я понимаю, что эти слова вызовут бешеный гнев у многих коллег, но это меня не смущает.
Наше время в искусстве достойно презрения. Человек изгнан из него, обезличен до полного ничто. А ведь на протяжении веков был центральным объектом большого искусства. Я даже не говорю о его психологических признаках в изображении, но о декоративно-пластических формах. Скажем, в египетском искусстве изображаемые люди тоже не наделены индивидуальными признаками (кроме феномена Фаюмского портрета), но какая художественная изысканность, гармония, пластика, композиционное совершенство. И вот спустя тысячелетия нынешние «творцы» обратили человека снова в схему, ничтожную и убогую.
Что есть свобода, тем более полная, рассуждать здесь не будем. Но то, что она не есть произвол и вседозволенность, − не сомневаюсь (хотя именно так ее понимают в современном мире искусства). Чтобы создать шедевры, о которых я упомянул, творцам было достаточно внутренней свободы и веры. Канонические ограничения заставляли иконописца сосредоточиться на главном − на образе и на форме. В жестких рамках рождалась высокая свобода внутренней жизни творящего. Было бы непростительной глупостью думать, что художника надо загнать в рамки. Нет, конечно! Вопрос в этических и нравственных качествах художника. Свобода − не подарок. Надо быть достойным, заслужить ее. Творческий человек оказался лицом к лицу с искушением: коммерцией, деньгами, публичными торгами. Лицом к лицу с ложью и ханжеством идеологов и торговцев так называемым «современным искусством». Одна цензура сменилась другой. Между молотом тоталитарной идеологии и наковальней мировой коммерции нет спасения художнику. Единственное место, где он может укрыться, − это уйти в себя в поисках своей единственности, которая есть в каждом. Это самое трудное, но достойное путешествие для мужчины. У меня нет заказчиков, и с галереями я уже лет пятнадцать не работаю. Эти игры разрушительны для художника. Но изначально, без галереи, я бы просто не выжил. Те, с которыми я работал (мне подфартило), − крупнейшие галереи в Париже. Они или принимали художника таким, какой он есть, или нет. Такой период был, и именно его я имел в виду, когда писал, что «успел вскочить на подножку последнего вагона». В конце девяностых все поменялось. После этого я резко прекратил работу с галереями. Тогда считал, что поступил правильно. Я и сейчас так считаю, просто сложнее выживать».
Борис Абрамович Заборов - русский, белорусский и французский живописец и график. Фото: © Егор Войнов / © www.bolshoi.by.
