I.
Да вот они — не знаешь, как назвать —
каракули в ночное время суток.
А если кто умеет рисовать,
то может разместиться и рисунок —
но не из тех, что свой находят стиль.
Тут нужен глаз, внимательный к наброскам,
но помнящий, как оседает пыль
и как она потом лежит на плоском.
II.
Пыль летела да на нас глядела.
Это только половина дела.
Половина, кем бы вы ни были.
Если ученик, учись у пыли
медленно, с такой же тишиною
в мир входить.
И, отходя спиною,
не стараться, чтобы не забыли.
«Если принять (по Мандельштаму), что искусство − игра детей с Отцом, то понятно, что тут никак нельзя что-то камуфлировать или обманываться самому. Нам необходимо знать, в какую игру с нами играют. И понять, за кого нас держат. Да и идет ли она, эта игра, может, давно кончилась?
Что делать художнику в уснувшем времени? Главный (хотя и отрицательный) пафос нашего существования в том, что с нами ничего не происходит. Давайте сравним, сколько разных эпох прошло в период с 1915 по 1930 годы, и как почти ничего не изменилось с 72-го по 87-й. Сегодняшний тип художника соединяет творца и творение. С ним что-то творится, над ним творчески работает его время, а он успевает поворачиваться, преобразуя работу времени над собой в собственную работу. (Если говорить о поэте, то он, как мне кажется, моделирует эту ситуацию, переводит работу над собой в свою работу с материалом. Он демиург, находящийся в чьем-то подчинении: та работа подсказывает ему род и характер этой. То есть в идеале поэт и его слово должны были бы слиться). И отчасти, только отчасти можно перекрыть общий застой личной активностью. Наверное, поэтому люди и уезжают: чтобы оказаться в ситуации, которая помимо их желания вызывала бы на действия и решения − на перерастание самих себя».
Михаил Айзенберг
