Из цикла «Художник говорит».
«Любое произведение искусства, если это сильная работа, которая на человека так или иначе воздействует, будет провоцировать зрителя задавать вопросы и думать. Либо посетитель пройдет мимо работы, если она не сработала, либо заинтересуется и будет сам себе задавать вопросы «Что это?» и «О чем это?», станет искать об этом произведении информацию. Тогда начинается процесс мышления и осмысления своего чувственного восприятия. Мне кажется, это самое главное для любого современного произведения искусства − дать толчок для переосмысления окружающего мира и самого себя.
Как я смотрю произведения искусства, когда прихожу в новый музей? Как правило, я проношусь по залам и вижу: «Вот XVIII век, это мне не очень интересно, а это картины на религиозные темы, а этого я видела много и давно» − и т.д. Ничто меня не цепляет, но вдруг среди этих картин, которые висят в парадных залах музея, меня что-то останавливает, и я вижу что-то непривычное, то, что мгновенно переключает тебя. Я начинаю разглядывать, и возникают цепочки мыслей. Цепляет и приковывает внимание то, что вне клише. Это могут быть и работы художников, которые были аутсайдерами для своего времени или что-то не умели делать, и произведения, сделанные не по канону. Зрителя XXI века задевает то, что вне контекста, который уже более-менее известен. Если хотя бы одна или две работы приковывают внимание − уже хорошо. Найти новый поворот в восприятии, в осмыслении, в реакции очень важно в сегодняшнем замыленном мире. Из телевизора, этого зомбоящика, исходит невероятное количество визуального шума. Все происходит как по накатанной, поэтому нужно вырваться из этого месива аудиовизуального шума, который вбивается в наши головы 24 часа в сутки. У простого зрителя нет умения видеть, но этому он может научиться, если будет в этом заинтересован. Я возвращаюсь почему-то всегда к временам Советского Союза. Для нас музей и искусство были побегом из реальности. Сейчас время другое, но хотя бы часть населения тоже близка к побегу из реальности. Поскольку время сейчас тоже не самое легкое и прекрасное, чтобы остаться в этой мукомольне человеком, нужно находить свои собственные выходы. Тогда была потребность в общечеловеческих ценностях, и даже классический музей представлял собой выход за границу. Не в том смысле, что мы путешествовали по странам, но это был идеальный мир, где можно было жить, чувствовать и оставаться человеком. Он всегда есть, только сделай шаг. Те, кто приходит в музей, уже делают маленький шаг в этот мир, но мне кажется, что современное искусство помогает сделать не маленький шажок, а два − в сторону самостоятельного мышления, а может, и к открытию собственной креативности или творчеству, потому что без них, мне кажется, очень тяжело жить.
Критерии прекрасного у каждого человека очень индивидуальны. Это можно вынести за скобки, но нужно говорить о том, что производит неизгладимое впечатление. Прекрасное это или ужасное. Для меня прекрасно незнакомое и удивительное. В классическом искусстве столько незнакомого и удивительного, даже в том, что мы, казалось бы, знаем наизусть, но каждый раз смотришь как будто бы впервые, потому что эти произведения вызывают разные эмоции и мысли в разные моменты твоей жизни. Что касается живописи, то она способна дать мощный энергетический посыл, и это может стать важным событием в твоей жизни.
Мне кажется, что девяносто процентов из того, что показывается и во что люди верят, − это ложь. Тогда что мы будем считать объективным и субъективным познанием мира? Я за научное познание, но я против телевизора. Мои работы − это моя виртуальная реальность, ее я противопоставляю той реальности, которая меня не удовлетворяет. Может, весь этот мир меня не удовлетворяет, понимаете? Когда я делала свои «Комнаты» в восьмидесятых годах, это происходило в состоянии крайней необходимости. Что я могла переделать? Только что-то в своей квартире. Я могла переделать свою комнату и сделать ее прообразом целого мира, который бы мне хотелось построить, это его реальная переделка.
Вообще все мои работы в той или иной степени о смерти. Смерть своим образом все расставляет на свои места. Думать о смерти − словно быть перед океаном. Когда вы ходите по берегу океана, вы ощущаете, что это нечто бесконечное и немного страшное, рядом с ним все наши идиотические заботы и тревоги становятся ерундой. Смерть, наверное, такая же, как океан, рядом с которым ты понимаешь, что важно, а что нет.
Живописью можно заниматься только тогда, когда голова абсолютно пуста. У вас нет никаких других тревог, забот, и все время ваше. Если есть еще какие-то дела, то живописью заниматься невозможно, потому что это состояние полного погружения в зрение. Вообще это очень смешно − что это за процесс? У вас есть палочка с мягким кончиком, кусочки другой субстанции в палитре, в которые эту палочку вы опускаете и тюкаете ею по другой поверхности. Очень странное занятие. Если отрешиться от того, что вы пытаетесь создать что-то на холсте, то это словно зарядка для руки или глаза. Это деятельность, которая вас абсолютно абсорбирует в себя. Можно ли назвать ее медитацией? Наверное, можно. Но это еще и очень сложная деятельность, если вы пытаетесь свой глаз настроить на восприятие цветов, на восприятие смешивания странных кусочков полумягкой материи. Словно вы занимаетесь чем-то неземным, и все время ваше, потому что вы ни с кем не общаетесь, вы один, вы можете думать. Живопись − это особого рода временной и пространственный срез, куда вы захотите попасть еще, если хотя бы раз там побываете. Но, чтобы туда войти, необходимы время и усилия, поэтому живописцев становится меньше. Это другой темп жизни. Живопись останется в искусстве, но будет еще более удивительной, потому что ее труднее будет смотреть и воспринимать, поскольку эти умения будут уходить у людей.
У меня есть статья, в которой я говорю о том, как фотография стала входить в нашу повседневную жизнь. Когда-то мы начали путешествовать с маленькими мыльницами, а теперь человек даже не видит сам, что он снимает, это уже просто жест вместо указательного пальца. Я была как-то в Амстердаме в Рейксмюсеум, и удивительно огромная толпа народа стояла перед картиной Рембрандта «Ночной дозор». И все эти люди либо фотографировали картину на телефон, либо читали ее описание в брошюре. Вот как обычно происходит видение искусства − либо через слово, либо через телефон. Это как клише о том, что мы пройдем на «Мону Лизу», но не посмотрим ее, а сфотографируем, что мы там были. Это следствие стереотипного сознания, забитого разным шумом, и постоянной нехватки времени, чтобы подумать и осмыслить самому, а не идти, как стадо овец».
Ирина Нахова − российская художница, представительница московского концептуализма. Фото: © Stella Art.
