Из цикла «Художник говорит».
«Искусство будет существовать всегда и найдет какие-то формы и в будущем. Другое дело, что оно становится, на мой взгляд, менее искусным и ремесленным. Да, раньше мир был другим, людей на земле было меньше, и они общались между собой. Когда-то художники рисовали для Ватикана и для королей и больше ни на что не ориентировались, никто не отрицал и не сомневался ни в живописи, ни в рисовании. Искусство поступательно двигалось от картин к картинам. Сегодня у художника отобрали его творческий покой. Когда общество покончило с религией, художник потерял церковь как главного заказчика, затем с изобретением фотографии он потерял заработок от семейных портретов на заказ, когда мог прожить и без поддержки государства. А сегодня ничего этого нет: госзаказа нет, он для нас невозможен, архитектура и интерьер, еще один важный хлеб художника, сегодня полностью в руках дизайнеров.
Но самое главное изменение, конечно, находится в новом искусстве. К его демократизации приложилось и само искусство: так, например, импрессионизм из-за своей кажущейся легкой формы породил тысячи эпигонов, которых и сейчас можно встретить в России с этюдниками. Затем абстракция (это касается уже Запада) родила с пятидесятых по девяностые годы миллионы эпигонов, потому что был спрос. Далее приходит новый этап в истории, на мой взгляд, беспрецедентный по качеству и количественному составу артистов − contemporary art, где образование всем можно получить просто в библиотеке, важно лишь любить читать и быть информированным. В этом искусстве уже не важно, кто первый что-то сделал, так как новопришедшие быстро аннулируют достижения предыдущих из-за легкодоступной формы. Главным требованием становится не качество работы, а ее презентация, и абсолютно забывается, что искусство − это жесткая конкуренция, но только не с современниками, а с прошлым, с их качеством и требованиями. И пока скульптуры Праксителя не разбили в Лувре, а Рубенса не сожгли (как хотели авангардисты), ни у сегодняшней, ни у будущей халтуры не будет никакой дальнейшей жизни, кроме восторгов ныне живущих современников.
Когда Дэмиен Херст после своей авангардной акулы сделал скульптуры на античную мифологию − что это означает? Мне говорят: «Ну, это же другое, нельзя его сравнивать с Роденом…» Думаю, наоборот, помимо образа скульптура работает с силуэтом, с малым и большим объемом, на которые падает свет, и рисует эту форму, с пустотами, которые возникают при движении, и так далее. Или, допустим, Джефф Кунс выставил известные греческие скульптуры со своими голубыми стеклянными шариками. Что это? Это красивый и милый глазу концептуальный дизайн. Эти люди работают только со смыслами, но не вникают в форму, и получается как бы упрощенный вариант восприятия и общения, сленг.
Весь современный новый подход к скульптуре, а точнее к объекту, выглядит так: они берут мертвый слепок с живой натурной формы и переводят его в арт, и, как им кажется, это прекрасно иллюстрирует их идею. Такое мышление, сформированное фотографией и видео, − проблема, которая касается также и сегодняшней живописи. Можно предположить, что новые технологии обгоняют наше образование, но все же это скорее вид делопроизводства и коммуникации определенной группы людей, которые хотят это выдать за массовое явление, и такую форму общения по инерции называют все тем же словом «искусство». Искусство сейчас потребляет одна сотая часть населения. Профессиональная занятость художника в прошлом была во всех сферах: в интерьерной отделке, в мебели, текстиле, фарфоре, в оформлении книг, в гравюре. Всем этим занимались художники, а не дизайнеры на компьютерах. Получается, что искусству сегодня мало практического применения в жизни, кроме обмена идеями в галереях. Чтобы любить искусство, надо его понимать. На Западе необязательно любить, важно уважать. В России, где произошло две революции за сто лет, сама жизнь жестче и радикальнее любого авангардного искусства, поэтому здесь всегда требовалось искусство другого плана − для умиротворения души, для отдыха.
Русские мечтают о том, чтобы система поддержки культуры была как на Западе, но никто у нас не рассматривает качество западного искусства. Что делать России и русским художникам? Думать! А не слепо копировать. Разбираться, что есть «традиционализм и духовная скрепа», а что есть международная безликая халтура. У нас есть шанс создать что-то другое, но для этого нужно другое сознание, нужно, чтобы появился новый Ренессанс. А бизнесу и государству, чтобы давать деньги, нужно понимать предмет искусства и что такое искусство.
Актуальных тем в искусстве, наверное, нет. А актуальное искусство как термин в арт-тусовке − это то, что сделано без применения старых знаний, а только новыми средствами и в новых материалах, или то, что вызывает споры у публики и оставляет вопросы. Это практика авангарда, которой всего лишь сто лет. А искусство живет три-четыре тысячи лет с иной практикой. А если брать актуальность жизни, какой она была и будет, то актуальность у нас у всех одна (если медицина и наука не в счет) − это то, как этого жестокого чудака, человека, удержать в узде от войн и преступлений, как общаться, как просвещать и воспитывать.
Если из всех моих интервью складывается впечатление, что я человек из XIX века, который ругает все современное, то это далеко не так. Может быть, это касается моего личного отношения к происходящему, но в искусстве я также ставлю новые пластические задания, и этот язык может объяснить только подготовленный искусствовед. Я тянусь к художникам и здесь на Западе, которые работают со сложной классической культурой: Киферу, Люперцу, Нео Рауху, к современным французским живописцам Гарусту и Филиппу Конье, кто работает со сложной живописной культурой. Но говорить в этой ситуации о нашей автономии проблем ни здесь, ни в России не получается, потому что галеристы и критики все смешивают».
Валерий Николаевич Кошляков, российский художник.
Фото: © www.eclectic-magazine.ru (2016).
