Живопись Карначева. Поэзия зрелых исканий.

   Валентин Серов в письме И. С. Остроухову заметил: «…трудно, по-моему, писать историю, то есть давать окончательную оценку людям, еще существующим на белом свете, – тут суждения… получаются острее и пристрастнее».

  Все так, безусловно. Помнится, году в 1990, проходила в залах ЦДХ обширная выставка известного мексиканского художника Руфино Тамайо (Rufino Tamayo). Более трех часов бродил я по полупустому (согласно буднему дню) пространству экспозиции, пораженный магией таинственной и непостижимой живописи этого мастера. Целая фантасмагория образов и теней окружала меня: сюрреалистические шаманы доколумбовой эпохи, духи племени сапотеков с их тотемами, пылающие созвездия, диковинные очертания гротескных фигур, похожих на переплавленных в жерле кубизма древних богов, припорошенные пеплом сарказма. Сражающиеся с драконами тигры, воющие псы, хищные птицы, фантастические цветы и горы сочных арбузов, столы заваленные сыром, суровые индейские женщины, застывшие в торжественных позах манекенов, радостные мужчины, раскинувшие руки в приветственных объятиях, обнаженный Пикассо, иронично подмигивающий с полотна, натюрморты с лангустами, апельсинами, портреты Ольги (жены Тамайо), гигантские феерии огромных панно: «Поклонение индейской расе», «День и ночь», какие-то монументальные вещи выполненные для оформления офиса ЮНЕСКО, и проч. и проч.

  Но, что особенно привлекло мое внимание – это особая светимость красок многих работ Тамайо. Кобальт не просто сиял, он возвышался фактурным рельефом пигмента на холсте, розовый и малиновый горели! (В каталоге, при всем хорошем качестве репродукций – этого эффекта практически не было видно. Вот еще одна из причин ходить на выставки!) Потом выяснилось, что художник самостоятельно изготавливал краски, стараясь достичь в них особого звучания. В кажущемся, на первый взгляд, по-дадаистки случайном и внешне неприхотливом построении композиции картин мексиканца, при более пристальном взгляде представала живописная структура с четко осознаваемым и подчиненным конкретному порядку замыслом. Конечно, в работах Руфино Тамайо, помимо национального колорита, присутствует и влияние европейского авангарда, прежде всего Жоржа Брака и Пабло Пикассо, но в ретроспективе все это выкристаллизовалось в довольно самобытную манеру, которая увлекает своей замысловатой игрой колористических нюансов, мерцающей магией подлинного творческого начала.

  К чему, собственно, я решил вспомнить эту экспозицию? В своих немногочисленных онлайн-контактах с героем моего очерка, Владимиром Андреевичем Карначевым, я упомянул об взаимосвязи творчества моего визави с исканиями Тамайо. Казалось бы, внешне не так уж много общего, никаких прямых заимствований нет, связь двух авторов довольно тонкая, на уровне понимания эстетики художественной задачи, интуиции, неких общих систем образов, поэтики воспроизводимого. В первом случае – это фольклор и бытовая жизнь обычных мексиканцев (индейского происхождения – в частности), пропущенные через фантазию и модернистский опыт. В случае художника из Ростова-на-Дону Владимира Карначева – в основе его живописного творчества – пласты русской бытовой жизни, сюжеты из действительности, пропущенные через одухотворенное сознание мастера, остающегося ребенком (в хорошем значении этого слова), не устающего радоваться простым, но основополагающим вещам: донским песням, женской красоте, романтическим свиданиям, хороводам, рыбалке при луне, солнечному утру, дуновению свежего ветра, купанию коней, урожаю. При этом общим знаменателем творчества обоих мастеров является чувство преклонения перед волшебством жизни, прослеживающееся во всех их произведениях.

   Владимир Карначев – интересный художник. Его полотна узнаваемы, колористически изысканны, символичны и грамотны по композиции. Внешняя основа его работ – примитивное первобытное творчество (но не лубок), свободное конструирование изобразительного пространства из фрагментов и атомов, неоднородных кирпичиков, которые создают особый мерцающий и утонченный мир образов. В чем-то это напоминает микрокосм Климта, но в картинах художника отсутствует тот навязчивый декоративный элемент, присущий мастерам арт-деко. Вот уж чего лишены произведения Владимира Карначева, так это налета салонности. Скорее в них неприкрытая исследовательская кухня, огрубленные формы, складывающиеся в образы утонченные и гармоничные. Стоит вспомнить женские портреты художника, многочисленные ню, натюрморты, очень выразительные по форме и внутренней составляющей. Пожалуй, и отсутствие агрессивности, эпатажа – скорее следствие гармоничного внутреннего мира художника. Конечно, описание такой сложной, не укладывающейся в стилевые рамки живописи, как живопись двух вышеуказанных мастеров – занятие не только неблагодарное, да и пожалуй, что пустое. Эту Живопись необходимо видеть, не просто видеть, но и возвращаться я к ней снова и снова. Есть работы, которые раскрываются не сразу, а требуют к себе внимания, даже особой подготовки у зрителя, таково все современное искусство. Но настойчивой зрительской заинтересованности открывается многое, и тонкая игра полутонов, и музыкальное взаимоотношение ярких цветовых аккордов, и красота неброских, но сложных по-нюансировке, ритмике, гармоний.

  Владимир Андреевич – автор плодовитый, сложившийся. Тем более хочется пожелать ему огромных творческих успехов, а его замечательным работам – соответствующего внимания коллекционеров и благодарных зрителей.