Из цикла «Художник говорит».
«Честно говоря, никаких особых талантов у меня нет, это чистая случайность. Научить рисовать на уровне художественной школы можно обезьяну, таланта для этого не надо. Но у меня был интерес. Всегда любил ходить в музеи, любил об этом почитать, только рисовать не любил. Я всегда любил говорить больше, чем руками поделать. Знаете, как бывает слух слушательский и певческий: я слышу, когда фальшивят, но сам пою фальшиво. Так же с живописью − могу хорошую от плохой отличить, но сам я к этому мало способен. В школе и институте я был троечником. Я получал громадное удовольствие, просто беседуя с соучениками по художественной школе, а не от процесса рисования. Но тогда считалось, что надо сначала научиться рисовать, то есть пройти весь путь академического обучения, а уже потом получить право искажать натуру и выдумывать что-то свое. Я мечтал стать кем-то между Ван Гогом, Модильяни и Фальком, пока абсолютно случайно не попал в мастерскую Комара с Меламидом, и мой мир перевернулся. Оказалось, что есть такое искусство, когда гораздо интереснее и продуктивнее говорить, чем рисовать.

Для художника важно не умение рисовать само по себе, а понимание того, зачем ему нужно это умение. Чисто практически уметь рисовать − это хорошо: когда надо нарисовать эскиз инсталляции, художник поколения Чуйкова или Кабакова делает это с полоборота, а мне надо долго мучиться с фотошопом. Ну, конечно, немного лукавлю и преувеличиваю. Но, глядя на немецкую систему преподавания, я понял, что академическое рисование и академическое искусство нужны для другого. У огромного количества европейских художников отсутствует понимание того, откуда произошло их занятие, − их сразу начинают учить делать перформансы или инсталляции, а не рисовать и не изучать натуру. Continue reading →