Из цикла «Художник говорит».
«Я поначалу мечтал о профессии врача, параллельно учился стрелять из лука. Мама, посчитав, что карандаш все же легче и безопаснее лука, направила меня в мир искусства. Как можно в детстве что-то решить или пожелать кем-то стать? Думаю, никак. В данном случае мне повезло с напористостью моих родителей. Люблю таких родителей − они, неискушенные, со всей беззаветностью сопровождают обучение своих детишек. А старший брат ходил в «художку», пока зимой чуть не попал под троллейбус. Сейчас он хирург, ну, а я сами знаете кто. Мечта мамы сбылась: один из ее детей все-таки стал художником!
Реальность, которая нас окружает: она, в основном, − в стиле импрессионизма. Пишу, что вижу, и это логически «выезжает» на этот стиль. Иногда встречаю в природе вставки абстрактного искусства, или сурового реализма, или чистой графики… Все стили, которые существуют, реально присутствуют в окружающем нас мире, потому они и возникают, как бесконечные языки исчезнувших народов. Мы разными языками говорим об одних и тех же явлениях. Искусство так долго шло к пленэрной живописи в стиле импрессионизма − и одним махом перечеркнуло это достижение, заявляя о тупике направления. Отчасти это заявление является горькой правдой. Многие считают именно реализм древом, от которого идут в виде ветвей тупиковые ответвления. Мне иногда кажется, что по мере внутреннего роста художник постепенно поднимается по ступеням до абстрактных понятий, то есть стиль на данном этапе определяет его уровень взросления.
Моне более современен. Люди это чувствуют и тянутся к нему, чтобы подышать чем-то современным! Абсурд! Сто двадцать лет лет назад ощущение современности более реально, чем сейчас. Это опрокидывает понятие о трех временах − прошлом, настоящем и будущем! Современное мы понимаем как что-то очень новенькое в настоящем миге, или как связку настоящего времени с будущим. Это говорит в пользу духовности искусства, и понятие современности приближается к понятию духовному. Моне настолько обобщил и осовременил рисуемый объект, что современные художники не могут подняться до этого уровня обобщения. Посмотрите его Венецию − как будто ты это завтра увидишь ее с этим влажным вечерним воздухом и разлитой поэзией грусти, переданной Моне. А пирамидальные тополя, недавно обнаруженные в чьей-то коллекции − это же будто вчера написано! И на них нет налета пошлости нашего времени. Вот почему такая долгая предсмертная агония у импрессионизма. Может, мы так видим из-за физического устройства глаз… Все мироздание так видело, видит и будет видеть, а художники так увидели в конце XIX века − изумительное достижение!
Мне нравится и аллегро, и минор. Спокойный колорит я тоже люблю: вот Валентин Серов − это тоже преимущественно минор: сложнейшие пастельные тона, тонкие оттенки. Весь Питер построен на этой гамме. Приезжаешь в Париж − там палитра светлее в десять раз: другая гамма, другое солнце и небо. В Москве колорит ближе к «земляным» краскам: охра желтая, сиена жженая и умбра жженая − используешь краски советского производства, которые в этой ситуации подходят больше. Они потемнее, и это непосредственно влияет на живопись. Ощущения от среды совершенно другие, и переходишь на другие тона. В каждом художнике можно найти что-то уникальное. Не говоря обо всех «великих», в наивном искусстве и авангарде тоже есть много удач.
Так как живопись имеет духовный статус, соответственно, она бесценна как и душа человека, ценность которой никто не оспаривает. Поэтому стоимость (произведения, − прим. В.Д.) может быть любой. Кто-то сказал, что вещь стоит столько, за сколько она продана. И в зависимости от продаж у вас выстраивается диаграмма «кривая роста» − если нет мужества, то она прямая, а по делу она должна расти неуклонно, что говорит о росте творчества и бурной деятельности «подозреваемого». В моем случае для толчка в росте цен хорошо сработали русские аукционы в Париже, так как в Европе все, что продается, тупо вносится в реестр продаж всех картин во всем мире и в конце года выпускается толстенный том для всего земного шарика «код Майера». Во Франции существуют два кода − Гидаргюста и Акуна. А в России рынок продаж серый и не прозрачный, что существенно подрывает движение русского искусства к мировым высотам ценообразования.
Все, что популярно, рано или поздно уйдет в тень попсы, крыло которой будет надежно укрывать от вечности и классики. В искусстве это определение близко к слову «салон», рангом ниже идет «китч», потом «вкус толпы», страшнее и беспощаднее которой ничего нет. Выше «салона» стоит «творчество» безымянное и голодное, являющееся выстрелом в будущее. Мир на глазах скатывается в бездну. Сейчас актуальна подмена понятий, определений различных направлений в искусстве. Множество декорационных экспериментов в театре кочуют на выставочные площадки и это все пытаются назвать изобразительным искусством. Если объяснять короче, то трехмерные композиции за исключением скульптуры, выдавливают двухмерные − холст и бумагу. А простому люду дуют про современное искусство вместо того чтобы загонять народ в театры. Художник и искусствоведы − разного поля ягоды. Искусствоведы, я считаю, к искусству отношения не имеют: они библиографы, которые упорядочивают то, что другие «наваяли».
Наткнулся на Нагорную проповедь. И пронзило, то есть там все понятно, ясно, никаких фантастических теорий. С этого момента я и шагнул в христианство. Я крестился у Дмитрия Дудко, он в это время служил в Песках. И к нему очень много приезжало знакомых, друзей. И мой друг, Сергей Худяков, он сейчас отец Лука в Оптиной Пустыни, пчеловод, он был моим крестным отцом. Он сподвиг меня. Мама, конечно, переживала. Для нее было два потрясения: я крестился, а второе потрясение − бороду отрастил.
Стенопись дает возможность по-другому мыслить, более глобально оперировать пятнами, выходить на огромные фигуры и сюжеты. Это и привлекает. Ну, а что значит реализоваться как художник? Быть счастливым в своей профессии! Вообще, работа в храме − это космос. Бывает, правильные слова пронзают тебя, и ты меняешь отношение к миру. Работа в храме меняет человека тогда, когда он работает во Славу Божию. Такие случаи бывали, и ощущение удивительное возникает: начинаешь слышать себя, и мысли о мире исчезают. На святой горе Афон каждой травинке радуешься. Иногда думаешь: как так случилось, что тебя окружают такие потрясающие друзья, знакомые… Может, чудо не в том, что мы меняемся, а в том, в каком чудесном мире мы живем, и что это осознание постепенно вытесняет все лишнее».
Бато Дугарович Дугаржапов (р. 1966 г.) − российский художник.
Его работы можно посмотреть здесь, здесь и здесь. Фото: © Facebook автора.
