Из цикла «Художник говорит».
«Сравнивать нас с художниками прошлого − бессмысленно. Изменилось абсолютно все: контекст, ментальность, восприятие и задачи живописи. Когда-то она играла роль передового медиа, которое было глазами общества. Сейчас живопись не является ни глазами, ни передовым медиа.
Давайте попытаемся представить, что мы закладываем в потенциал искусства? Не только ценность самого изображения, но и надбавленную смысловую стоимость. Какой-нибудь древний грек, для того чтобы написать лимон, должен был найти, а может, обменять на еду драгоценный пигмент, растолочь его в ступе, потом смешать с маслом на какой-то доске. Все это было невероятно затратно физически, бесконечной жертвой. Много ли искусства мы видели в наших деревнях? Очень мало. Потому что оно было роскошью. И, естественно, когда человек занимался искусством, то вкладывал что-то больше себя, что-то божественное, да? Почти религиозное, хотя изображаться могли и светские сюжеты. А какой контекст мы накладываем на визуальное сегодня? Смыслы. Без них жить можно, но тогда нужно забыть о себе, о том, что время закончится, и существовать спокойно, как бы в беспамятстве. Но как только ты вспоминаешь о смыслах, нужен нехилый фундамент, чтобы устоять, иначе крыша поедет. Потому и существуют либо безумные художники, либо очень умные художники.
Плиний говорил: «В старые добрые времена живопись была искусством», − а потом в Риме она выродилась в зрелище. Император Нерон захотел свой портрет величиной со стадион, при Октавиане Августе заказчики мечтали запечатлеть себя в мраморе и на меньшее были не согласны. И полемика была такая: хочу лучше, чем у соседа! И чем это все кончилось? Если императоры были расточительны, то вельможи оказались еще хуже. Плиний сетовал, что роскошь частных домов оскорбляет храмы. Как видите, этот процесс утраты искусства постоянен и замечен уже довольно давно.
Важно, что мы назначаем искусством, чего требуем от него. Развлекаться? Ублажать какие-то свои эстетические потребности? Или что-то большее? Диапазон сегодня настолько увеличился, критерии растянулись, что мы уже не можем договориться общественно, у каждого из нас будет свой запрос. Вспомните, как Вальтер Гропиус описывал искусство. Он говорил, что это вовсе не свобода делать то, что хочется. Искусство − это строгое определение границ и свободное в них передвижение. Чем ýже границы, тем выше становится искусство. Ограничения идут на пользу: ты можешь сконцентрироваться. Когда у тебя много инструментов, ты не можешь их освоить.
Моя жена в пандемию прочла 80 книг за время изоляции, потом прекратила, слава богу. Когда я спросил, что она запомнила, оказалось, почти ничего. Любой страх быть «недо-» калибруется по отношению к чему-то. Что или кого вы выбираете ориентиром? И точно ли это ориентир? А если вы знаете, что вам остался год жизни, то будете переживать, достаточно ли вы интеллектуальны? А ведь это же главный вопрос − рождения, смерти и вот этого отрезка между ними. На что мы его тратим? Я все время призываю помнить memento mori, хотя меня критикуют за то, что я возвращаюсь к теме смерти.
Я четыре года преподавал курс «Арт-практики» в Школе дизайна НИУ ВШЭ и уже на второй год почувствовал выгорание. Для меня быть учителем − это не удовольствие набрать себе паству, которая бы платила денежки за подписку, а крест. Две профессии − врач и учитель − быстрее всего выгорают. Ты должен бешено любить материал, но это не может происходить долго. И тогда ты начинаешь экономить: энергию, слова, а потом и это заканчивается − и у тебя забирают вообще все, что накоплено.
Плохо сделанная работа равносильна воровству. Проблема соответствия человека и места вообще достаточно глобальная, потому что это вопрос осознанности. Любим ли мы то, что делаем? Когда ты чем-то увлечен, то не экономишь энергию: тебе не надо концентрироваться, тебе не надо быть мотивированным, потому что и так интересно. Если интерес пропал, значит, всё. Я заметил, что люди воспринимают либо то, что хотят, либо то, что могут. Говоришь студентам: «Запомните, есть A, B и C». Через час прошу повторить − всё путают. Никто ничего не понял. Имеет ли смысл делиться, если никто не усваивает или усваивает что-то свое? Думаю, мы не можем работать над другими, только над собой. Дай бог, хотя бы с этим справиться. Поэтому чем говорить в пустоту, лучше вообще молчать. Не надо давать людям сверх того, что они просят, гнать их в рай, читать проповеди о совести. Это манипуляция. В 30–40 лет поздно приобщать к искусству, мы этим дискредитируем и людей, и искусство. Заниматься ценными вещами лучше втайне, чтобы оставалась сакральность действия.
Что касается memento mori, то искусство − это способ смерти, потому что оно не занимается жизнью. Это такое понятие, которое мы никак не можем определить, его суть все время ускользает. Чем мы тут занимаемся? Мы коротаем время. Нам скучно. С каждым днем мы всё старше и с каждым днем ближе к смерти. Конечно, есть разные уловки: можно бухнуть, можно еще что-нибудь. Но так или иначе, мы все страшно боимся момента смерти, потому что никакие наши действия не докажут осмысленность нашей жизни. Все будет ничтожным, поэтому нам остается только хорошо провести отпущенное нам время.
Самая большая увлеченность должна быть от жизни. В идеале − радоваться каждому моменту. Я это бесконечное счастье стараюсь практиковать. Мы не можем почерпнуть счастье извне, оно заложено в нас. А нам все мало, мы его ищем где угодно, но только не в себе. Более того, этим пользуется общество потребления − нужно, чтобы ты все время чего-то хотел. И обычно это то, что тебе абсолютно не нужно. У тебя уже все есть в достатке. Люди несчастны только по собственной воле, по собственному непониманию.
Для того чтобы заниматься искусством, надо сойти с ума. Когда вы сумасшедший, у вас нет выбора. Вот ты влюбился в кого-то — все, у тебя нет выбора: могу ли я, хочу ли я? Ты влюбился — и это факт. Я сравниваю работу художника с хождением по песку. Ты идешь по песку. Бархан заносит твои следы, но какое-то время они существуют. Кто-то смотрит и восхищается их красотой: там след поглубже, тут полегче, а здесь видно — боком шел. Но человек ценнее своих отпечатков, важно, кто шел, куда и что он в этот момент думал. Вот и мои работы — это отпечатки. Они абсолютно герметичны. Вы можете прочесть их разными способами, более того, прочтете так, как захочется вам».
Виталий Юрьевич Пушницкий (1967 г.р.) – российский художник.
