Выдержки из интервью директора Государственного Эрмитажа Михаила Пиотровского «Аргументам и фактам».
«Мы в Эрмитаже немного самонадеянные: считаем, что есть Петербург, и есть весь мир вокруг. А в нем − что Амстердам, что Лондон, что Казань − все равно. Наша система, которая называется «Большой Эрмитаж», подразумевает создание глобальных центров музея повсюду. Давно существуют центры Эрмитажа в Казани, Омске, Екатеринбурге, Выборге, Владивостоке и других городах страны.
Кого-то раздражает, когда я говорю о культуре в военных терминах: например, о наступлении русской культуры в мире. Культура − это мягкая сила, которая не только доставляет людям удовольствие, но и рассказывает о нас, какие мы на самом деле. Не так давно представители Эрмитажа рассказывали за рубежом о российских императорах, которые благоволили искусствам, однако сегодня эта тема вызывает там неприятие.
В иностранных СМИ пишут: что вот, мол, зачем Эрмитаж проповедует нам своих императоров. Сейчас наша активность раздражает − дескать, хватит, больше не надо. В психологии это называется «ресентимент» − неудовлетворенность тем, что существует у себя, поиск виноватого и чувство враждебности к тому, что человек считает причиной своих неудач. Во внутренней системе отмены, которой увлекся западный мир, начали в рамках так называемого «постколониализма» скидывать с пьедестала Вольтера и Колумба − и уже зашли слишком далеко, и сами это поняли. И вот тут подвернулась Россия, на которую можно спихнуть все свои грехи.
Однако, когда нет культурного обмена, теряют все стороны. К счастью, в том или ином виде он существует всегда − он был и во времена железного занавеса в СССР. У музея сегодня есть много способов и возможностей, чтобы присутствовать в мире. Например, миллион новейших технологий, которые доступны всем и позволяют транслировать все, что мы делаем, независимо от того, что границы закрыты и самолеты не летают. Недавно мы начали проект под названием «Небесный Эрмитаж» или «Эрмитаж в облаках» − это целый ряд цифровых копий шедевров искусства, которые развернуты в «облачном пространстве». Конечно, ничто не заменит подлинник, но между подлинником и его репродукцией есть множество разных вариантов представления шедевра, которые могут быть ничуть не хуже обычной выставки.
В мире идут «войны памяти», но по-настоящему отменить ничью культуру нельзя. Такое уже было в истории цивилизации, но успеха не имело. И Россия сама − пример этому. Мы достаточно часто отменяли свою собственную культуру: сначала царскую, потом − писателей, которые были крепостниками или просто недостаточно рабоче-крестьянскими (включая того же Достоевского), Русскую православную церковь, потом − советскую культуру, сейчас отменяем постсоветскую… Как выяснилось, у нас нет иммунитета от всего этого: мы с удовольствием начинаем отменять неугодные нам пласты отечественной истории снова и снова. В этом смысле история нас не учит. Но и не только нас: в свое время христиане уничтожали языческую культуру, протестанты − католическую, американцы − культуру индейцев, колонизаторы Австралии − культуру аборигенов…
Но, несмотря на все отмены, культура всегда возвращается. Снесенные и разрушенные памятники возвращаются на свое место, в том числе и памятники архитектуры − подобно Храму Христа Спасителя. Можно запретить чьи-то концерты, поменять одних артистов на других, но само искусство больше, чем подобные частности. Поэтому интерес к нашим собраниям не пройдет. Музеи поддерживают диалог культур, в ходе которого люди понимают, что различия между ними − это прекрасно. Что очень хорошо и важно, когда кто-то на тебя не похож, и не надо априори считать, что он враг. Этому и учат музеи. Диалог должен быть даже при наличии различий, и даже в таких острых ситуациях, как сейчас. Никуда не деться без взаимного вклада нашей культуры в европейскую − и наоборот. Жить в примитивном смысле мы друг без друга, пожалуй, сможем, но развиваться − нет.
Вопрос − почему вдруг появляется эта отмена, озлобление − это ведь не просто так, а с определенными эмоциями. Не как на таможне, где просто говорят: «Сегодня мы не пропускаем что-то, и все, потому что появились новые правила». Надо понять, почему нас так яростно хотят «закрыть», и противопоставить этому какие-то правильные эмоции. И ни в коем случае не надо в ответ на такую отмену отменять других. Не надо переживать: «Ах, отменяют! Что делать?». Надо разобраться.
Закрытия как такового нет. Есть попытка отменить вклад России в мировое наследие. Надо этому противопоставить нормальную, активную культурную жизнь у себя в стране − и все подобные попытки просто отсохнут. Нас так просто не возьмешь: как говорится − «не дождетесь». Тем более что этим занимается не весь мир, а достаточно небольшое количество психически своеобразных людей в определенных странах. С другой стороны, это некий приказ сверху: «Ничего русского не брать». Что ж, отрицательные качества Советского Союза теперь переселились на Запад. Но долго там не выдержат: такие приказы противоестественны нормальному развитию человечества и контрпродуктивны для тех, кто «отменяет» культуру.
В России искусство коллекционировали и императоры − как и во всем мире. Но такой традиции, как в доме Романовых − когда самодержцы создавали музеи и присоединяли к своему дворцу музейные здания, не было нигде. Одним из ярких представителей русских коллекционеров был, например, географ, путешественник и экономист Петр Семенов Тян-Шанский. Московские коллекционеры-меценаты XX в., в том числе купец и благотворитель Сергей Щукин, купцы и предприниматели из старообрядцев − братья Михаил и Иван Морозовы, предприниматель и банкир Павел Рябушинский являлись лишь частью мира великих коллекционеров и меценатов России. Это были представители нарождающегося капиталистического класса, которые действовали по такой схеме: одно поколение собирает деньги, второе их тратит, иногда гуляя, а третье начитает пускать их в дело, на благородные цели − на больницы, театры, музыку и на собирание коллекций. Щукины и Морозовы были на самом деле людьми образованными, а не просто «купчиками», как у Островского. Они хорошо говорили на иностранных языках, часто ездили в Европу, а некоторые и жили там. И когда Морозов или Щукин приезжали в Париж, то воспринимались там как совершенно свои люди. Сергей Щукин познакомил с русской иконой Матисса, и это оказало на французского художника особое влияние. Рассказывают, что однажды у Пьера Матисса, сына знаменитого художника, спросили, мог ли Анри Матисс создать свои картины «Танец» и «Музыка» для кого-нибудь кроме заказавшего их Сергея Щукина. Пьер ответил двумя словами: «Для кого?». Хороший заказчик − это если и не половина, то, во всяком случае, одна треть дела в искусстве.
Думаю, что русскими коллекционерами прошлых эпох двигало любопытство, свойственное предприимчивым людям: они смотрели вперед, как хорошие бизнесмены, и, если понимали, что перед ними что-то безумно интересное, то примерно представляли, сколько это будет стоить, скажем, через 10-15 лет. Сергею Щукину сначала не нравились особо радикальные картины Пикассо, но он понимал, что за этим искусством будущее, и заставлял себя изучать его, сам себя образовывал. Эти коллекционеры стремились побеждать европейских конкурентов в мировом масштабе, и оказались в этом прозорливее и умнее многих.
Россия хранит много произведений мирового искусства. Но у нас есть, например, и русский авангард, расцвет которого пришёлся на 1914-1922 гг., и который был ничуть не хуже европейского. Коллекционеры собирали и его тоже. Это была удивительно плодотворная эпоха. На одной из выставок коллекции Сергея Щукина мы пытались восстановить этот эффект: когда в небольших, совсем не музейных комнатах плотно висели, можно сказать, шедевр на шедевре, для того времени совершенно новые. Это буквально сбивало с толку посетителей, в том числе и художников, и затем они сами начинали писать такие картины, что с ума сойти.
Есть такие коллекционеры и сегодня. Со Щукиным и Морозовым их, пожалуй, не сравнить, но пример этих гигантов и образцов коллекционирования искусства вдохновляет многих. В России много частных коллекций, которые хранятся в частных музеях: музее Фаберже, Музее русского импрессионизма, Музее русской иконы. Сейчас в Эрмитаже, во Дворце Меньшикова выставлены работы Брейгелей из частной коллекции. Ее владельцы − российские собиратели, Валерия и Константин Мауергаузы. То, как осознанно она собиралась, напоминает мне манеру коллекционирования Семенова Тян-Шанского. Весной у нас открылась выставка флорентийской скульптуры XV в., «тихой сенсацией» которой стали итальянские рельефные композиции, которые Эрмитаж в 2020 г. приобрел у петербургских коллекционеров Ларисы и Олега Шушковых. Остальные экспонаты выставки − скульптуры и рельефы эпохи Ренессанса, которые собирала российская знать. Они поступили в музей в 1920–1930-е гг. А в Главном штабе Эрмитажа была выставка из частной коллекции семьи Карисаловых − шедевры культовых авторов модной фотографии.
Движут современными коллекционерами та же любовь к искусству, что была у их предшественников, и желание рассказать публике о своих вкусах. Несколько лет назад группа российских коллекционеров и меценатов подарила более 500 произведений современного русского искусства конца XX − начала XXI века Центру Помпиду. Сейчас эти картины из-за санкций убрали в запасник, но время пройдет, и они вернутся к публике. В Национальном центре искусства и культуры в Париже они теперь навсегда − и это замечательный акт мягкой силы России. А тот пиар, который мы в последние годы устроили Щукину и Морозову, подвигает отечественных коллекционеров к тому, чтобы обращать внимание на не очень известных художников, открывать их для мира, а их самих продвигать на рынок, где будут покупать их творения. В России есть коллекционеры, которые приобретают произведения совсем молодых, начинающих живописцев, и иногда попадают в точку». Фото: © Илья Питалев / © РИА Новости.
