Из цикла «Художник говорит».
«Для меня искусство − это то, что нарушает гармонию. Для меня есть принципиальная разница между культурой и искусством. Культура − это антиприрода, человек сооружает вокруг себя экзоскелет. А искусство трансгрессивно − оно как раз разрывает границы.
Все, что связано с искусством, хочется остудить. Можно остужать до уровня китча − как это делали молодые британские художники. Искусство − это некое моделирование ситуации, в которой ты можешь почувствовать реальность. Я пытаюсь добиться этого в своих работах, чтобы зритель, увидев эту двойственность, вдруг почувствовал, что что-то не так. Мне принципиально важно как раз это ощущение, что «что-то неправильно». Это и есть реальность: не все работает так, как мы знаем. Я даже создаю картины с двойной рамой − из керамики и дерева, − чтобы была попытка выйти за границы живописи.
Любая система координат, в которую ты пытаешься влезть, становится твоей ловушкой. Вот для кого-то Рерих − круто, а Шилов − плохо. Я же в принципе стараюсь исключать такое категоричное мышление, когда есть что-то хорошее, есть что-то плохое. Как мне видится, задача художника в том, чтобы одинаково замиксовать все это в некий такой слипшийся комок, который может раскрыться чем-то третьим. И тогда это может сработать как некое откровение, пробить брешь, сквозь которую увидишь что-то реальное. Или наоборот − нереальное.
Мне нравится общаться с теми, кто гораздо моложе − молодые ребята всегда своеобразные инфлюенсеры. Мне в этом смысле очень нравится общаться со своими дочками, потому что они мне какие-нибудь смешные вещи рассказывают про Tik Tok или еще про что-то такое. Я даже зарегистрировался там и пытался в течение месяца «тиктоки» смотреть. Но меня он начинает раздражать и отвлекать: жизнь художника − это дисциплина, необходимо выстроить свой график и вставать регулярно в одно и то же время. Я недавно это услышал − чем отличается профессиональный художник от непрофессионального. Непрофессионал может ждать вдохновения, а профессионал должен работать каждый день.
Пикассо был примером дисциплины, потому что он работал ежедневно до конца своей жизни, суперпроизводительный художник. Для меня важно продолжать работать ежедневно, сохранять какой-то ритм. Когда ты кайфуешь в процессе − это значит, что ничего не получилось. А когда ты сомневаешься, тебе тяжело… то тогда есть надежда на то, что будет окей. И всегда получаются именно те работы, от которых я этого не ожидал.
Сказать, что я продолжаю традиции какого-то направления − это было бы, во-первых, очень самонадеянно, во-вторых, это было бы лишь частью правды. Все художники в той или иной степени испытывают влияния: мы находимся, выставляемся и думаем в поле русской культуры. Для меня как для художника огромное значение имеет русская литература и традиции − но сказать конкретно, что я осознанно, целенаправленно продолжаю какую-то традицию, нельзя. Для меня важнее создать в экспозиции и в работах неоднозначную ситуацию, то есть ситуацию, которая была бы амбивалентна; она бы включала в себя какие-то противоположные по смыслу или сложные вещи. И как раз в этих оппозициях между разными темами создавалось бы такое напряжение, в которое бы попадал зритель.
Я на экскурсиях часто рассказываю про Левитана, у которого всегда один сюжет: уходящая куда-то далеко дорожка. Всегда дорога, на которой никого нет, и там как будто нет зрителя, нет субъекта, а есть только вот эта ситуация природы, в которой есть дорога — и зрительский взгляд вынужден туда увлекаться, и это, собственно, и приносит какой-то кайф погружения. Так вот с моей точки зрения картина должна рассказывать об этом честно: я манипулирую твоим взглядом, я тебя вовлекаю. Когда это происходит тайно − это скрытый механизм, и это неправильно. Искусство само должно вскрывать свои механизмы, обнажая свои структуры. Я вижу функцию художника в том, чтобы всегда продлевать тему сомнения, всегда сомневаться и никогда не ставить точку. Мы не чувствуем четких границ − в этом и есть суть искусства, как мне кажется.
Одна реакция мне очень понравилась. Заходит женщина среднего возраста, красиво одетая, в красном пальто, с красным шарфом. Она ходит, ходит, подходит ко мне и говорит: «Ну это ад». Я заулыбался: значит я достиг, чего хотел. Она говорит: «Ну так нельзя, по вам видно, что вы − человек очень сильно травмированный». Мне это было забавно слышать, потому что есть какая-то часть людей, которые думают, что с помощью разных терапевтических практик могут избежать этих травм. Я ей сказал, что мы все травмированные, и что само рождение мира − это травма.
Была одна реакция, женщина с мужчиной стали говорить, что у меня есть иконописное образование, опыт работы большой в церковном искусстве: «Зачем ты это изображаешь, это же ужас, это же мрак, искусство должно нести свет», и это касается амбивалентности. В церковном искусстве есть такая концепция средневекового богословия, что нетварный свет мы не можем изобразить земным светом, но можем показать его через изображение тьмы, и это будет наиболее точное изображение света. Это тоже перевертыш, говорящий от обратного, как апофатическое богословие, которое дает характеристики Бога через отрицание: «бесконечный», «неизобразимый», «неведомый» и так далее. То есть через тьму и отрицание я могу прийти к обозначению того, что они не изображают. А изображение напрямую было бы падением в эту круговерть образов, которой страдает массовая культура, что раздражает человека и не дает ему никакой интуиции в философском смысле.
Мы можем проанализировать модернизм или постмодернизм и сказать, чем искусство занималось и какие вопросы ставило в один период или в другой. А сказать, что допустимо, а что нет − нельзя, потому что это убивает сам механизм поиска. Современное искусство занимается кучей проблем, но однозначно сказать, где заканчивается его поле, тоже нельзя, потому что это отрицает саму возможность расширения границ. Я думаю, есть разные форматы, в которых художник может работать. Мне вот, например, интересен интернет как некое поле или «глубокий» интернет, где можно все, где никакой цензуры, и это тоже важная штука, которая может работать как некая площадка, поле для высказывания. Как раз в постконцептуализме актуально понятие воображаемого. Это не просто сюрреализм, где соединяются несоединимые вещи, это выход за рамки осязаемости, что тоже связано с интернетом. В современном обществе вопрос о допустимости ставить невозможно, как и вопрос об изобразительности: искусство уже давно не работает с изобразительностью в том виде, в котором привык ее воспринимать массовый зритель.
У меня шаткое положение, я не знаю, где я. У меня есть выставка на «Старте», я участник artist-run space, центра «Красный», который выживает какими-то своими силами. А в российской ситуации непонятно, что дальше делать. Но в идеале, наверное, было бы неплохо, чтобы художник чувствовал себя относительно свободно и имел гарантированно две-три выставки в год. Это дает возможность работать, существовать в этом режиме производства искусства, потому что иначе невозможно. Естественно, чтобы жить и работать в этой области, нужна независимость, а независимость могут дать только деньги.
Это мечта всех художников − получать деньги, но не расплачиваться за это свободой. И это идеальная ситуация, в которой никто не оказывается никогда. Наверное, найти баланс между своими амбициями и тем, что ты в результате имеешь, можно попытаться. Я зарабатываю деньги в другой области, это, конечно, съедает какое-то время, которое можно посвятить искусству. Но это вынужденная ситуация практически для всех молодых художников».
Антон Кушаев (1983 г.р.) − российский художник, представитель актуального искусства. Фото: © Дарья Кузнецова / theblueprint.ru.
