Ольга Седакова о людях и патриотизме

Выдержки из интервью с поэтом и филологом Ольгой Александровной Седаковой. Полностью читайте здесь.

«Мне кажется, нормальное отношение к своей стране − это ответственность, это когда тебе стыдно. Аверинцев говорил: «Я думаю, что любовь к стране, как и к человеку, выражается в заботе и бережном отношении. А не в том, чтобы ходить и говорить: «У меня такая жена, ни у кого такой жены нет, она вообще первая красавица». Это не любовь, это что-то другое. Я думаю, по-настоящему патриотическое служение несут волонтеры, которые помогают там, где никто другой ничего не делает.

Ольга Александровна Седакова, фото Анны Даниловой (2018)

Мне решительно, страшно не нравится новая идеология. Раньше была марксистская, теперь придумали какую-то патриотическую. Обычно идеологию обслуживают самые бездарные люди – детей заставляют учить какие-то бездарные стишки, песни – это стыдно слушать, оно портит вкус. По-другому быть не может, потому что талантливый поэт не будет участвовать в навязывании идеологии.

Мне нравится гуманистический уклон в педагогике, когда учат по-человечески относиться к окружению, к слабым людям, к особенным детям. На Западе обычно в класс инклюзивно включаются дети с особенностями развития. Когда я впервые увидела это, мне такая практика показалась странной и я спрашивала: «Как вам это?» Они говорили: «Это очень хорошо». – «Это не мешает учиться?» – «Нет, не мешает». Я сама в детстве ужасно боялась всяких проявлений болезни, не могла смотреть на калек, и я думаю, это распространенное у нас отношение. А там они с детства привыкли, что это такие же члены общества.

Как сказал Жорж Нива, с которым мы много общались, Россия забывает о том, что она живет не для себя, а для мира, как и все страны. Если мы будем хвалиться исключительно военными победами, это никому другому в мире никакой радости не принесет. Хвалиться стоит тем, что у нас есть Толстой и Достоевский, которых везде читают. Я встречала множество европейцев, влюбленных в русскую классическую культуру – вот это важно, а не бесконечные войны и победы, та милитаристская история, которая сейчас культивируется. Как в советское время была военно-патриотическая работа, так она и осталась, вычесть отсюда военную составляющую невозможно.

По моим впечатлениям, в Европе люди имеют дело с гораздо меньшими единицами. Человек считает своей родиной свой город, вот его он и любит. Учить любить твою реальную родину – не какую-то от моря до моря, а вот эту, где ты вырос, где все твое – не нужно. У нас когда-то различали большую Родину и малую родину, но теперь про малую родину вообще ничего не слышно. Человек соприкасается с историей непосредственно в своем городе, и каждый человек любит то место, где он вырос.

В западных, особенно скандинавских странах очень сильный уклон в экологическое воспитание. Детей с первого класса приучают относиться к миру внимательно и бережно. Следствие, по-моему, налицо: молодые люди не будут рвать цветы без толку, не будут сорить, потому что понимают, как мир этот хрупок и как он хорош. В Европе я с удивлением вспоминала славянофилов, которые говорили, что это мир индивидуалистический, а русский мир – это соборность. Я видела прямо противоположное. Индивидуализм, когда один против всех, человек выживает, и поэтому ему некогда смотреть по сторонам – это русский феномен. На Западе чувство, что мы живем вместе, глубоко вошло в быт.

Когда я первый раз была в Италии по приглашению римского университета «Сапиенца», я снимала квартиру у простой женщины, которая работала уборщицей. Я тогда еще совсем плохо знала итальянскую жизнь. Она мне сказала: «Мы, итальянцы, чем отличаемся? Мы добрые. И даже когда мы делаем гадости, мы их делаем с добрым сердцем». Я, после опыта жизни в этой стране, соглашусь. Они могут делать разнообразные гадости: забывают обещания, не приходят вовремя – но какой-то затаенной злобы нет даже в знаменитых итальянских скандалах. Люди кричат, из себя выходят, а потом обнимаются как ни в чем не бывало. То, что сказала мне эта простая женщина, не стал бы говорить ни один профессор. Она продолжила: «Мы не такие высокомерные, как англичане. Мы не такие притворные, как французы. Мы не такие глупые, как немцы». Я говорю: «Разве немцы глупые? Вроде считается, что они умные». – «Нет, они принципиальные. Умный человек понимает, что все не по принципу происходит».

Я спрашиваю: «Что вы про русских скажете?» – «Мне очень мало приходилось с ними общаться, но я бы сказала, что вы совсем не верите, что что-то можно изменить». Об этом я слышала в разных странах, они называют это русским фатализмом – заранее известно, что ничего не получится, не будем даже пробовать. Я думаю, это плоды исторического опыта, когда из поколения в поколение люди убеждаются, что ничего не получается. Европейцев это удивляет. У нас, как нигде, все трудно делать. Когда ты что-то начинаешь, то сопротивляется все, просто все.

В Европе как-то так устроено, что, допустим, я решила делать словарь, и сразу находятся помощники, попутный ветер, а здесь просто всё против. Есть привычка к этому сопротивлению. Поэтому, ладно, если это очень нужно, то я постараюсь, а если не очень, лучше не надо. Как раньше говорили о таинственной русской душе, так теперь можно услышать о фатализме и нигилизме как общих чертах. Когда нашему человеку говорят о чем-то хорошем, он сразу начинает искать негативную подоплеку. Это очень печально, но мне кажется, это нужно знать, потому что тогда ты сам заметишь в себе, как этот фатализм и нигилизм действует.

Я бы сказала, что у советского человека намного меньше личного достоинства, чем у дореволюционного, чем у любого английского садовника или итальянского сапожника. Человек был унижен, он должен был отказываться от своих взглядов, он должен был притворяться. Если ты врешь или придумываешь какие-то темные пути, это твое достоинство унижает. Бродский писал, что за границей он оказался в каком-то смысле в дореволюционном мире. Я сначала удивилась, а потом поняла: несмотря на то, что Германия пережила свою страшную историю, там человек не прошел через все эти сломы и искажения.

Советские отношения опирались на этот исторический опыт – привычку не сопротивляться силе. Когда мы разговаривали с итальянцами про время итальянского фашизма, я спросила, работали ли у них кафе. Они ответили: «Конечно. Как они могли закрыть? Кто бы им дал?» Советского упразднения публичной жизни итальянцы не поняли бы и не дали бы этого сделать. Они привыкли, что кто угодно у власти, но в своем кафе они посидят. Наши люди готовы к тому, что у тебя все отберут, с тобой все что угодно сделают. Итальянцы думали, что это карнавал какой-то. Они жили своей жизнью, в частную жизнь политика не вмешивалась никак, людей не воспитывали в верности дуче. Детские организации, конечно, были, но как-то итальянцы к этому не очень серьезно относились.

Многие говорят, что в России два народа в одном – одни любят одно, другие – другое. Кто-то любит Сталина и прямо тоскует по крепкой руке. Для меня это такой ужас, как если бы люди хотели поклоняться дьяволу. Сколько ни объясняли, что страна была не только сильная, но и ужасная для жизни отдельного человека – это все не действует. Любовь к Сталину не рациональна, это какая-то подспудная страсть.

Я прекрасно помню, как начинались горбачевские времена, как люди довольно быстро изменились. Через год-два те, кто до этого боялся лишнее слово сказать, ожидал доносов, вдруг поняли, что старой опасности нет, и разговорились. Конец восьмидесятых годов был удивительным временем! Я никогда больше не видела такого дружелюбия в стране. С тобой разговаривали в поезде, на улице, люди были откровенны. Пропал гнет этого страха и приказа сверху. Что было в восьмидесятые годы? Почему все стали по-другому рассказывать даже про собственную жизнь? Я много раз слышала от разных людей: «Я, конечно, не говорю, что я ничего не знал, на самом деле я знал», – и начинает вспоминать те случаи, которые он старался не знать. Тогда действительно, я бы сказала, средний человек переменился, не только какой-то авангард интеллигенции. Хотелось чего-то человеческого, открытого. Теперь людям хочется опять лагеря открывать.

У меня впечатление о последних годах, о последнем президентском сроке – это ужесточение всех запретов, попытки опять найти и внедрить идеологию сверху, запрещается одно за другим, уничтожаются разные организации. С другой стороны, никогда так не развивалась инициатива, про которую мы говорили – волонтерство. Это очень важно, и мои надежды связаны с тем, что людям захочется быть хорошими, и тогда уже не захочется всего этого − «Сталина на вас нет».

Я надеюсь, что накопится критическая масса. Как говорил Лотман, историческим поведением не все обладают, не все живут в истории, некоторые живут в своей квартире – и всё. Но те, кто чувствует историю, ощущают, что уже наступила другая эпоха – эпоха планетарной цивилизации».

Фото: © Анна Данилова (2018).

This entry was posted in Общество and tagged , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , . Bookmark the permalink.