Краткая справка: Андрей Константинович Деллос родился в 1955 году в Москве в семье архитектора и певицы. В 1976 году окончил реставрационное отделение Московского художественного училища Памяти 1905 года, затем строительный факультет МАДИ, позже учился в Институте иностранных языков им. Мориса Тореза и на курсах переводчиков-синхронистов при ООН. В 1987 году уехал во Францию, через шесть лет вернулся в Россию и вместе с Антоном Табаковым открыл свои первые проекты: дискотеку «Пилот» и клуб «Сохо». Сегодня империю «Maison Dellos» составляют рестораны «Кафе Пушкинъ», «Турандот», «Шинок», «Бочка», «Оранж 3», «Фаренгейт», кондитерская «Кафе Пушкинъ», сеть кафе «Му-Му», ресторан «Betony» в Нью-Йорке, две кондитерские и брассери «Cafe Pouchkine» в Париже, компании «Dellos Air Service», «Dellos Catering», «Dellicatering», «Dellos Delivery», цветочная галерея «Турандот», антикварная галерея «Турандот Антик», ювелирный салон «Buccellati», магазин антикварных редкостей «Сундук» и центр косметологии «Посольство красоты». Андрей Деллос много лет коллекционирует предметы декоративного искусства эпохи Ренессанса.
Основу для статьи составили материалы четырех интервью, опубликованных в разные годы. Источники: 1, 2, 3, 4.
«В основе искусства лежат деньги. Ренессанс создала семья банкиров, которые захотели потратиться на красоту. Версаль таков, каким его хотел видеть Людовик. А потом случились революции, на сцену вышел средний класс, для которого стали делать мебель не руками, а на станке, и наступил кризис, с которым мы живем до сих пор. Микеланджело уже не будет, Версаля не будет. Рукодельная мебель Буля несовершенна, она грубее и не так тонка, как промышленные изделия XIX века. Но в ней есть дыхание, в ней есть Бог. А в научно-технической красоте нет жизни, она не дышит. Но и в интерьер, сделанный из поточных вещей, можно вдохнуть жизнь. Цветом, светом. Штучными вещами − как мы делаем.
Я, скорее, собиратель истории искусств. А если говорить о том, что делать человеку, который решил собирать антиквариат, то для начала ему нужно в это влюбиться. Это первое и самое простое. Если этого не произошло, не надо в это дело лезть.
У коллекционирования есть три составляющие. Первое − это любовь, как правило, до гроба. Второе − знания. Когда есть о чем поговорить. У нас сегодня не так много тем, о которых можно было бы поговорить. А это колодец без дна. И третье − постоянное движение по этапам. У меня, например, так случилось, что вначале я влюбился в Ренессанс, который я обожаю по сей день. При этом для меня никогда не существовала греко-римская античность. Я понимал ее силу, но, возможно, именно из-за этого ее боялся. А сегодня я в нее влюблен. И рикошетом стал интересоваться тем, в чем никогда в жизни не мог бы себя заподозрить − неоклассикой. Вот видите − это постоянное движение, ты ни секунды не стоишь. Поэтому вначале надо влюбиться. Потом разбить лицо об стол, купив несколько неправильных вещей, − не надо этого бояться, это тоже часть пути. Потом − начать что-то читать и с кем-то консультироваться. А дальше начинается сплошной праздник. Начинается поиск сокровищ. Он может происходить и на Christie’s, и на Sotheby’s. Недавно мой приятель купил столик эпохи Людовика XIV − самый красивый предмет мебели из Версаля, который я когда-либо видел. Он его купил за копейки на Christie’s в Нью-Йорке при стечении громадного количества дилеров и экспертов. Этот столик просто никто не «увидел» в куче. Чтобы такие вещи не упустить, надо обладать глазом и знанием. Путь к этому уровню очень захватывающий.
Первая влюбленность у меня была, когда моя мама тащила на помойку потрясающей красоты булевский комод XVIII века. На его место она поставила жуткий столик на трех ножках, в стиле 1960-х. Вот тогда это ощущение потери меня и накрыло. Она была модницей, считала, что это рухлядь. Мы с бабушкой стояли, тихо плакали, потом ушли. А комод исчез с помойки в секунду, конечно.
Я скажу так − этот случай меня толкнул на изучение истории искусств, причем фанатичное. Еще в школе я в этом весьма неплохо разбирался. А уже в институтские годы вполне мог поддержать разговор и с хранителями, и с профессурой. Сегодня у меня во Франции иногда идут прямо кровавые разборки с рядом известных экспертов. И в немалой части я их выигрываю. Скажу почему. У меня взгляд шире − благодаря чисто советской манере подготовки специалистов. В той же Франции или Англии, например, все очень узко специализированы, а у нас в основном штамповали интеллектуалов. Мы знаем, может, и не глубоко, но широко, по всей поляне.
Я достаточно долго профессионально занимался современным искусством и даже жил за счет его продажи − я имею в виду свои работы. Но я вам приведу слова моей дочери-революционерки, которая, конечно, восстала против классических вкусов папы (что нормально, потому что она сама пишет и делает это очень талантливо) и упилила в Лондон изучать современный дизайн. На третьем году обучения она ко мне пришла, долго пристально в меня вглядывалась и потом сказала: «Знаешь, может, ты не так и не прав в том, что все-таки они нас дурят». Я был очень рад, что дочь сама до этого дошла. И тем более это не может стоить десятки миллионов − я имею в виду первые имена в современном искусстве. Это не просто идиотизм. Это плевок в лицо человечеству. Но − это их право. Правда, современное искусство я замечательно использую там, где мне необходимо «убрать свой уголок цветами», в том же ресторане «Оранж 3», например. Современный стиль в прикладном выражении я вполне принимаю.
Эксперты говорят, что современное искусство надо изучать, надо понимать концепцию… Более того, многие заявляют, что оно гораздо более наполнено и высоко научно, нежели реалистическое искусство XVII, XVIII, XIX веков. Скажу так: я изучал его достаточно долго, но почему же у меня ощущение то же − что, «не приняв, не поймешь»? Приведу один пример: у меня в Нью-Йорке есть друг Гарри Маклоу, который владеет 25 небоскребами и собирает современное искусство. И вот стоим мы в его огромной белоснежной квартире в Плазе и смотрим на два пластмассовых пылесоса, что висят на стене. И Гарри мне долго объясняет, почему левый, зелененький, стоит миллион двести тысяч долларов, а правый — бордовенький − миллион восемьсот. И я, с одной стороны, борюсь с зевотой, а с другой − с мускулами лица, чтобы просто не заржать и не обидеть человека, которого очень люблю. Тем более, что он от всего сердца мне это рассказывает. Для меня это язык инопланетян. Слава Богу, что есть люди, которые это любят, и их много. Но большинству из художников все равно хочется задать детский вопрос «А рисовать-то ты умеешь?». Такой вопрос ни в коем случае нельзя задавать в среде экспертов − вам прочтут целую лекцию по этому поводу. Поэтому я его никогда и не задаю, хоть иногда напрашивается. Как и в любой сфере, в современном искусстве тоже есть талантливые люди, но, к сожалению, в нем уж слишком много того, что называется «мулька», «кунштюк». Этот эпатажный элемент − сбить с ног − присутствует настолько часто, что я понимаю − со мной играют. Вот только правила этой игры мне кажутся довольно дешевыми.
Дело в том, что начиная с 1980-х годов, то есть уже тридцать лет, искусство принадлежит не художнику, а профессиональному дилеру. Сегодня искусство − это искусство дилеров. А кто такой дилер? Бизнесмен-функционер. И он мне объясняет, что я должен любить, а что нет. Он «запускает» художника. Откуда я это знаю − меня самого так «запускали» в Париже. И мне известны все способы, которые при этом используются. В том числе выкуп за чудовищные деньги твоих работ на аукционах. По сути дела − это жульничество. Мне это не нравится. Я бы не остался художником. Все равно ушел бы в «прикладнуху». Потому что здесь, по крайней мере, мне не стыдно. Потому что использование современных инструментов и приемов дает мне возможность создавать среды. А что меня в итоге интересует как дизайнера − прежде всего создание среды.
Меня как-то спросили, какую профессию я больше всего ненавижу. Я ответил: торговцев полезными ископаемыми. У меня есть несколько друзей, которые о роде своих занятий говорят: «Торгуем страной». Это образ, конечно, но я не хочу зарабатывать деньги любыми путями. Это моя категорическая позиция. Она не делает меня богатым. Было бы гораздо проще, если бы ее не было. Но а) я сплю спокойно и б) чувствую некоторый дискомфорт, что позволяет мне бороться с ощущением, что я покинул искусство. Я не люблю слово «везучий», я суеверный, я из артистической среды, а там произнести такие вещи просто никто никогда не решится. Но, видимо, мне как-то удавалось проскакивать на острие ножа, чтобы не разориться, а стараться быть верным тем принципам, которые я исповедовал до прихода в бизнес. А именно: просто заниматься чем-то красивым! Что такое бизнес? Бизнес − это цепочка жертв. Тебе все время приходится чем-то жертвовать. Качеством, совестью, прочими вещами. Это бизнес, и единственная вещь, которая тут работает 24 часа в сутки − это калькулятор. Мы сегодня достигли такого уровня, когда можно не жертвовать каким-то своим любимым джентльменским набором. Я и не жертвую. Если у меня и есть свободное время, я трачу его на бесконечное копание в красивых европейских помойках в поисках ренессансных древностей. Это могут быть замки друзей друзей, это могут быть рынки, лавки старьевщиков.
Когда я в конце 1980-х годов приехал во Францию, то попал в богемную среду галеристов и антикваров. Там очень быстро выяснилось, что мои теоретические знания в сотни раз превышают их, но эти знания мне ни к чему, потому что в вопросах атрибуции конкретного произведения я ошибаюсь в восьми случаях из десяти. Дело в том, что, пока ты не подержал в руках, не потрогал предметы (а в музее этого нельзя), все знания остаются чистой теорией, оторванной от реальности. И я стал это исправлять, начал ходить по французским галереям, брать вещи в руки, вникать − тут дружба с корифеями антикварного бизнеса очень помогла.
Хотя для меня, как коллекционера, разделение: античная эта вещь, ренессансная или неоклассическая − скорее, вторично. Например, в какой-то момент возникло желание собирать скульптурные женские головы из каррарского мрамора, и в итоге в моей библиотеке выстроился невероятной длины ряд из «сахарных голов» великолепного качества. Это уже чисто декоративный прием, и мне, в общем-то, все равно, где там греческая скульптура, где римская или барочная.
Никогда не понимал этих ограничений. Наверное, потому, что я прежде всего декоратор. Скажем, если говорить о моем любимом направлении, по крайней мере в области живописи и скульптуры, то это однозначно маньеризм. Многие наши высоколобые эксперты считают его декадентским, называют кризисом искусства эпохи Возрождения, а, на мой взгляд, это величайший этап в развитии искусства. Кроме того, это чрезвычайно разнообразное направление. Есть, несомненно, вызывающий преклонение и восхищение итальянский маньеризм, но есть и северное, даже более тонкое и трепетное, направление. Я коллекционирую, в частности, произведения школы Фонтенбло, которая возникла, по сути, после смерти Россо Фьорентино, когда ему на смену пришли Франческо Приматиччо и Никколо дель Аббате. Это то, что называется «высокое искусство».
В то же время, как декоратор, я всегда за салонное искусство, потому что я большой поклонник любого рода «обоев» − всего, что украшает стену. Скажем, я не уверен, что хотел бы у себя в спальне повесить картину Россо Фьорентино, хотя искренне восхищаюсь этим буйством красок, восстанием против застывших канонов.
В своей жизни я видел сотни тех, кто претендовал на высокое звание эксперта, но настоящих экспертов из них было два-три человека. Таких, которые видели предметы искусства насквозь. Это было нечто невероятное − как будто человека осенило ангельское крыло!
Что касается меня, то мне удалось найти и приобрести ряд произведений школы Фонтенбло, и даже сделать яркие открытия в этой области. Один из последних примеров. Я купил картину: длиннющая доска, классическое построение композиции, изображение процессии (мы между собой ее вульгарно называем «очередь за пивом»), сюжет − «Воскрешение сына наинской вдовы», ничего необычного, на первый взгляд. Неизвестный художник, датируется XVI веком; купил на маленьком аукционе в Амстердаме, кажется. А я смотрю на эту работу − и у меня буквально взрыв в голове: да это же Антуан Карон, маньерист, один из величайших художников французского Ренессанса, представитель школы Фонтенбло! Совсем недавно я получил результаты последней экспертизы (всего их было шесть). На этот раз исследования проводили уже в Лувре, и теперь это официально новый атрибутированный Антуан Карон. И это момент моего триумфа как искателя сокровищ: работу видели сотни людей, но они просмотрели − а я увидел!
Так вот, про экспертизу. К ней надо готовиться − собирать несметное количество материалов, данные рентгенограммы и макросъемки, весомые аргументы в пользу своей версии. И все равно бывает так, что нет и не может быть окончательного решения, точного ответа на твой вопрос: что это? У меня есть мраморная скульптура Флоры, и пять экспертных заключений на нее. Три именитых эксперта считают, что это Ренессанс, датируют примерно 1530 годом, а два ратуют за то, что это античная работа. Ну нет возможности на данном этапе определить по мрамору, Рим это или Ренессанс! Это связано еще и с тем, что огромное количество греческих и римских скульптур было «отредактировано» в эпоху Возрождения, и эти ренессансные правки вносят огромную путаницу.
Кредо моей жизни − мастерство и рукодельность. Для меня очень важен ювелирный элемент в искусстве. Скажем, я считаю величайшими скульпторами маньеризма Бенвенуто Челлини и его главного друга, а затем врага и соперника Леоне Леони, потому что в их работах ювелирная составляющая присутствует на каждом квадратном сантиметре. Многими искусствоведами это воспринимается через губу. Дескать, их скульптуры − ничто по сравнению с произведениями великого Микеланджело, особенно с его незаконченными работами, где ты сам додумываешь, как будто становишься соавтором скульптора. Мне это неинтересно − мне интересно любоваться тем, где уже ювелирно расставлены все точки над i.
И второе. В чем проблема любого коллекционирования, когда ты этим занимаешься серьезно? Ты постоянно вынужден поднимать уровень своего собрания, а это западня, потому что обратного пути нет. Какие-то вещи, которые я купил более 30 лет назад, продолжают меня радовать, но теперь я понимаю, что это не предметы экстра-класса. Наступает время, когда ценишь в искусстве только «первую руку».
Я понимаю, что такую фразу произносить не принято, но глобально, когда ты соприкасаешься с историей европейского искусства, рано или поздно приходится констатировать, что почти все русское искусство − за очень-очень редким исключением − вторично. Поэтому часто повторяется одна и та же ситуация, даже смешно: если мне что-то нравится, это всегда оказывается почти недоступной, небывалой редкостью. Вот в области декоративно-прикладного искусства одно из ярчайших отечественных явлений − тульская художественная сталь. Вот она, «первая рука»! Достойных аналогов в мире не имеет. У меня в коллекции есть совершенно удивительная вещь − камин из стали, украшенный колоннами, полуколоннами и пилястрами, детально проработанный, очень изящный. Как удалось создать такой шедевр тульским оружейникам в XVIII веке − одному Богу известно. И подобных предметов − единицы, так как этот период длился совсем недолго, по сути, с конца XVIII до начала XIX века. Потому найти по-настоящему выдающиеся вещи очень сложно. Скорее всего, если вы зададитесь целью собирать тульскую художественную сталь, то можете рассчитывать лишь на пресловутые стальные копилки и табакерки.
Все, что я нахожу, получает применение. Собирательство для меня − не процесс ради процесса, и это позволяет не утонуть с головой в антиквариате, в бесконечных поисках предметов. Безусловно, есть вещи чисто фантазийные. Например, отдельные куски мебели или фрагменты буазери могут быть использованы в работе наших мастерских. Atelier Maison Dellos − это больше чем реставрационный центр, это сосредоточие специалистов, которые могут делать уникальные по нынешним временам ремесленные вещи. И в своей работе они используют найденные мною объекты, предметы мебели и их фрагменты, даже архитектурные элементы, в качестве образцов. Вот это для меня главное, особенно в современном мире, где всё вокруг пародия − на искусство, на архитектуру. Вдруг появляется возможность не просто воспроизвести все тонкости резьбы XVIII века, но сделать совершенно уникальный новый арт-объект. Например, я составил целую стену − предельно структурированную, с ордерной системой − из различных резных деревянных элементов XVI–XVII веков. И получил интерьер такой красоты, что сам обалдел от того, что подобную невероятную мозаику можно сложить из, по сути, запчастей.
Давайте уточним: я не чахну, как царь Кащей, над златом. Наоборот, абсолютно все используется. Без этой коллекции не было бы ресторана «Турандот», не было бы «Кафе Пушкинъ», не было бы антикварной галереи моей жены − «Турандот антик», не было бы мастерских. Конечно, сейчас у нас пауза в области шикарных интерьеров, но мастерские продолжают работать по частным заказам, и мы скоро откроем абсолютно ювелирное по декору «Кафе Пушкинъ» возле фонтана в ГУМе».
