Отрывки из нескольких интервью с екатеринбургским режиссером, сценаристом и продюсером Алексеем Федорченко, которые я скомпоновал в один текст. В игровом кино он дебютировал с фильмом «Первые на Луне», а затем снял еще более двух десятков картин, среди которых «Овсянки», «Небесные жены луговых мари», «Ангелы революции», «Последняя «Милая Болгария», «Новый Берлин» и другие.
«Я игровое кино снимаю как документальное, а документальное − как игровое. Прежде чем начинать снимать, около года собираю материал. Настолько удивительные факты можно найти, что глупо и непродуктивно что-то придумывать, вымучивать, словом, множить реальность, которой и так полно. А режиссер в моем понимании − это демиург. Он создает миры, делает их похожими на нашу реальность, но, чтобы это было чуть-чуть на шаг в стороне.
Если кино авторское, то оно должно быть новым. А новое всегда смотреть тяжело. Люди любят смотреть привычное. Жанр − категория привычная. Если хочешь сделать популярное кино, делай, как делали вчера. Если хочешь снять авторское − делай, как никто не делал, и ты должен понимать, что это поймут не все.
У нас на площадке запрещено слово «референс». Если я понимаю, что вот таким образом уже кто-то снимал, то лучше откажусь от этой идеи. А если и попадаю в стиль кого-то, то случайно. Я могу украсть только исторический документ или фотографию, то есть взять сцену из реальности. Причем мне нравится брать заштампованные темы и показывать их иначе.
К примеру, революция. Казалось бы, уже все снято про революцию или войну. Но большинство фильмов сняты одинаково: смятая газета летит по мостовой, снайпер целится, пушка стреляет, товарищ погибает. А мне нравится погружаться в историю, в архивные материалы, делать научную и исследовательскую работу, находить то, чего никто не находил. Я же практически живу с книгами, в библиотеке, каждый день получаю информации столько, сколько люди обычно за месяц получают, а то и за годы. И, конечно, это как-то влияет.
Все одинаково − в этом и заключается сценарный кризис. Например, фильмов про отношения очень много. Смотря фильм, ты уже все понимаешь − кто кого обманет, кто кого предаст. Причем подавляющее большинство фильмов − про инфантильных мужчин и сумасшедших женщин, которые почему-то любят инфантильных мужчин. Мне это ужасно неинтересно. Мне нравится, когда отношения развиваются на фоне исторических событий. Я удивляюсь событиям. Изучая их, я с удовольствием нахожу отношения там, внутри, но не наоборот.
Мужская депрессия − это сейчас очень актуальная тема для сценариев. Я работаю в комиссиях Госкино, читаю много сценариев, и чуть ли не в каждом фильме мужчина или совершает поступок и умирает, или не совершает поступок, но все равно умирает. Происходит мужское вырождение. Феминистки все-таки, видимо, победили, а мужчины капитулировали. Это происходит на страницах сценариев, создает настроение, влияет на состояние страны.
У меня был выбор − снимать телесериал и коммерцию или снимать то, что меня интересует. Я решил, что жизнь короткая, поэтому надо снимать то, что нравится, и заниматься тем, что нравится. Поэтому я не снимаю для зрителей. Ход мыслей такой: если я ориентируюсь на зрителя, то считаю, что он глупее меня, и приходится подстраиваться под него, делать проще. Это неинтересно. В то же время знаю, что найдется 1% зрителей, который начитан и насмотрен, как я и лучше, чем я. И он способен понять первый, второй, третий и другие планы.
Особенность регионального кинематографа − в прокате. Это и проблема, и достоинство. Якутия, к примеру, практически не переводит свои фильмы на русский язык. Они создают свое кино больше сами для себя. У них находятся свои зрители, которые окупают фильм. С другой стороны, у нас не так много регионального кинематографа. Сейчас его можно разделить следующим образом: до Волги − это Москва, от Волги до Сибири − это я (смеется), а дальше − это Якутия, Бурятия, и сейчас еще Алтай добавился. Для хорошего фильма всегда необходим взгляд со стороны. Могу сказать, что я про Якутию сниму лучше, чем якуты, а они снимут про мой родной Свердловск лучше, чем я. О Москве я сниму лучше, чем москвич, потому что когда живешь в городе, то не видишь его. Каждый народ, каждый город смотрит на себя привычным взглядом, не замечая самого интересного.
Погружение в материал − это важно, но важного ты не видишь, будучи внутри. Я снимал «Небесные жены луговых мари». Марийский кинематограф есть, но это чаще фильмы о неудавшихся свадьбах. А наш фильм стал для них откровением, они взглянули на свою культуру под другим углом зрения. Тогда Республика Марий Эл разделилась примерно пополам: одни были в восторге и восхищались фильмом, пропагандировали его. Другие грозились наказать, наслать колдунов на нас. Я им говорил: «Так сделайте другой фильм про себя». Все они словно под копирку − белые рубашки, вышиванки, мониста, свадьба обязательно, история девушки, которую выдают замуж за нелюбимого. Все такое кондовое, музейное. Там же молодежь есть, хотя бы она должна придумывать, снимать что-то интересное. Но нет, будто все один долгий пыльный фильм снимают. А нам удалось привнести свежую волну в марийскую культуру.
Я не очень любил Бажова. Он казался каким-то пыльным, его было много, его нам подавали как исключительно советского писателя. По-настоящему разобрался в Бажове уже в начале 2000-х, когда мне заказали сценарий по «Хозяйке Медной горы». Я погрузился в чудскую философию, мифологию, в историю народа, который не сохранился, исчез, растворившись в лесах и в пришлых народах. Вот тогда начал понимать мотивы Хозяйки − мертвой женщины, которая ищет себе мужа. Начал понимать и мотивы этих ребят, которые упорно копают землю – твердую или мерзлую, чтобы найти камни и золото. А может, найти идеальный исчезнувший мир. Все по-другому, намного увлекательней, чем казалось в детстве – по незнанию.
Я бы не сказал, что Бажов настолько связан с уральскими мифами. Все-таки он многое придумал. Демьян Бедный, посчитав «Малахитовую шкатулку» фольклором, начал перекладывать ее в поэму и страшно обиделся, когда узнал, что эту «Малахитовую шкатулку» полностью сочинил Бажов. Бедный очень на него обиделся, назвал «колдуном уральским бородатым». А заодно ругал попавшуюся под руку писательницу Софью Федорченко, которая тоже позволяла себе «домысливать» документальные тексты.
Буду рад, если зритель хоть немножко задумается, засомневается. Что-то начнет проверять. Не будет верить на слово, вспоминая штампы, засевшие в голове. Так примерно смотрят кино 95% публики. На этом и стоит, в принципе, интертеймент – на привычном. Люди рады видеть узнаваемое, новое – это некое усилие, которое нужно сделать, но не хочется. Я ориентируюсь все-таки на зрителя умного, уважаю зрителя, не делаю скидок для восприятия. Хочется вместе с ним разбираться в теме. Буду рад, если найдете ошибку в фильме, если отыщете какие-то удивительные иные факты. Мы для этого и работаем. Но уверен, правда вас удивит больше, чем вымысел! Для меня научная работа увлекательная и самодостаточная. Даже если фильма не будет, я уже получил удовольствие, узнал новое, освоил новую профессию. Я могу быть этнографом, паразитологом, космическим инженером. И каждый раз с нуля начинаю эту работу. Это не скучно, это всегда новая жизнь. Как может подобное не нравиться?
По профессии я экономист – организатор труда в машиностроении. Довелось работать и на поточном производстве на Ирбитском мотоциклетном заводе, и на единичном – на «номерном» заводе. На конвейере через некоторое время начинаешь тупеть от монотонного потока – это называется «производственный идиотизм», а единичное производство – всегда творчество. Вот до сих пор предпочитаю заниматься единичным производством. Сейчас я думаю, что больше всего в моей работе мне помогло школьное образование. Я учился в математическом классе свердловской школы №5, и у нас был очень серьезный педагог, замечательный учитель Мария Павловна Дурова. То есть это был реальный математический класс: взять интеграл на полстраницы не составляло особого труда. Мне нравилось решать задачи, я получал удовольствие от домашнего задания. Восторг был. Мы закончили высшей математикой, и в институте я на математику не ходил два года, потому что и так все знал, это была наша школьная программа. Мозги нам в школе структурировали очень серьезно, а главное, чему научили − это составлять алгоритм. Именно это умение помогало мне потом во всех профессиях. И в кино, и в написании сценариев, и в экономических делах. Главное − уметь составить алгоритм решения задачи.
Профессия, которой учат в театральном − актер театра и кино. Кино при этом студентам практически никогда не преподают и даже запрещают сниматься. Вообще боятся отпустить от мастера, делают такую закрытую секту. Но вот к нам в театральный пришел новый ректор, и решили сделать открытую мастерскую. Позвали меня. Но я не могу этим заниматься на постоянной основе, занят очень. Говорю, давайте я буду проводить раз в неделю большой кинопрактикум. Сейчас мои дети-студенты уже снимались в нескольких эпизодах фильма «Большие змеи Улли-Кале», кроме того, я с первого же дня дал им задание самим снимать кино.
Последние шесть-семь лет собираю коллекцию книг репрессированных авторов, прежде всего сталинской эпохи. Нашел очень много совершенно не известного. Люди удивительные, их труд, их жизнь. Уверен, что не успею изучить и десятой части того, что нашел. И я уже давно не ассоциирую эти открытия с кинопроизводством. Это самостоятельный поиск, который стоит у меня на первом месте. Кино – на втором, потому что через эти книги, которые я нахожу по всему миру, я могу каждый день открывать новое. Я практически не смотрю фильмы, сериалы, потому что это все не идет ни в какое сравнение с теми реальными событиями, с теми невероятными людьми, с которыми я живу в этих книгах.
Людей надо воспитывать и приучать к чтению не макулатуры, к смотрению хорошего кино. Чтобы люди слушали классическую музыку, надо начинать ее слушать в детстве. Не мракобесие, а просвещение должно быть востребовано. У меня, к сожалению, нет времени на то, чтобы заниматься детскими садами… Так что пусть хотя бы картины останутся.
У нас есть замечательная молодежь, которой эти фильмы пришлись бы по душе. Но менеджеры, директора кинотеатров − своего рода шлагбаумы, они не пропускают неконвенциональное кино, сделанное вне привычных штампов. Поэтому гигантским, все сносящим потоком несется комфортное попсовое, попкорновое. Я к такому кино тоже отношусь неплохо, но это другая культура, массовая культура потребления, она не должна занимать все пространство.
Есть и «мой» зритель за рубежом – тот, который улавливает нюансы истории и изображения так, как я этого хотел. Это зритель Рима, Варшавы, Сан-Франциско, некоторых других городов. Мне кажется, что и «Война Анны» – абсолютно зрительский фильм. Но прокатной компании просто было не интересно им заниматься…». Источники: 1, 2, 3.
