Осознание
А шансов у нас тут и нет почти –
ни выжить, ни сохраниться.
Опять по кровавым следам ползти
за выжженные границы.
Но воли не хватит, и нет ума,
инстинкт сохраненья замер.
Однако осталась тюрьмой тюрьма,
на всех в ней хватает камер.
Ну что же, как в ступе, резон толки,
вылавливай смысл из супа.
Трещат обветшалые потолки,
но бдителен Карацупа.
Граница, как водится, на замке,
а значит, крепка держава.
Сиди, как сверчок, на своём шестке,
скандируй, как попка: «Браво!»
Но если ты даже и попугай,
лишь только ослабят вожжи,
хоть тушкой, хоть чучелком, убегай, –
куда – разберёшься позже.
А если тебя позовут назад,
то будь не умён, но стоек:
не верь, здесь не вырастет город-сад,
и даже сажать не стоит!
Агенты Ина
Такая неприглядная картина:
на сцене дефиле агентов Ина.
Сам Ин не виден, он из-за кулис
своих агентов дёргает за нитки,
играя с нами в прятки и ловитки,
не ставя в грош актёров и актрис.
Агенты Ина с виду те же люди,
и не выносят голову на блюде,
и даже не едят живых детей.
Однако, гордецы и пустозвоны,
жить не желая по законам зоны,
они, как птички, рвутся из сетей.
Когда мы все жужжим единым роем,
они маршировать не хочут строем,
им, видите ли, это не с ноги.
А мы, хотя порой и озоруем,
коль нам велят, послушно маршируем,
пусть даже трут и давят сапоги.
Не любит наш народ агентов Ина:
игра плохая и плохая мина,
и кто им покидать позволил строй?
Мы их уже не встретим караваем,
хотя б за то, что от себя скрываем,
как сильно им завидуем порой.
Но мы не едем в Рим и даже в Ригу,
а Ину всё равно покажем фигу
и маму пресловутого Кузьмы.
Рак на горе, успех не за горою,
дрожат враги, а сами мы герои,
пусть вас мильоны, нас – и вовсе тьмы!
Ретроградный фантазер
(Письмо Борису Кокотову)
Когда эпоха отправляется на слом,
летят клочки по закоулочкам и прочая,
все говорят, что очень жаль, но поделом,
а после точку ставят вместо многоточия.
Да, жаль эпоху, но зато какой обзор,
какие виды открываются прекрасные.
И только бродит по руинам фантазёр,
и погружается в мечтания напрасные.
Ну для чего былые раны бередить,
искать ошибки в состоявшемся решении?
Ему ж мерещится, что мог предупредить
и уберечь всех тех, кто сгинул при крушении.
А в нашей жизни и сейчас всё поперёк,
дрожит земля, но я, к примеру, мирно грушу ем.
Эх, кто бы нас предупредил и уберёг?
И не потом, а до, – но разве мы послушаем?
Памятник
Вот наша фирменная бирка
и наше соло на трубе:
здесь танк застрял в воротах цирка,
как вечный памятник себе.
К воротам зрители прижались
и ждут-пождут Благую Весть.
А клоуны не разбежались,
мы эти клоуны и есть.
Мы здесь давно живём, как в тире,
коронный трюк – полёт валькирий,
и нам совсем не нужен грим.
Никто не лезет вон из кожи:
у нас и так смешные рожи,
себя мы сами веселим.
Диссиденты
Романтики и ортодоксы – не циники,
систему стремясь изменить на корню,
они недозрелые фиги и финики
зачем-то включали в любое меню.
Они сочиняли листовки и хартии,
огонь высекая, но шёл только дым.
А золото инков и золото партии
досталось в конечном итоге не им.
Над ними кружить не наскучило ворону,
к тому же, храня свой классический стиль,
большая страна не взглянула в их сторону,
а просто решила отправить в утиль.
И всё же, войдя или влипнув в историю,
которую выбрал наш шарик литой,
они изменили его траекторию,
сместив пару цифр за знак запятой.
Припомнят ли их, коль займутся раскопками,
потомки, поймут ли, что в звёздной пыли
они изменили не знак перед скобками,
а Землю от гибели уберегли?
***
А в России − от пят до макушки −
лишь тире − ни одной запятой.
И смешная фамилия Пушкин,
и до колик смешная – Толстой.
Веховые столбы почернели,
но не видно ни ятей, ни йот.
Лишь в подбитой ветрами шинели
Гоголь нос свой повсюду суёт.
Подверстав территорий излишек,
закавычив и нефть, и металл,
Достоевским пугают детишек,
хоть никто его здесь не читал.
Просквозить её хватит ли мóчи?
Кто родится от гадких утят?
Как менты, в пастернаковской ночи
пояса часовые свистят.
Не позволит себя домогаться,
попыхи´ раскидав и рожны´.
А поэты здесь все тунеядцы,
и уже никому не нужны.
Нет, не место, а вечное между,
но бежит за собой по пятам
и несёт в себе Свет и Надежду −
ту, которую звал Мандельштам.
***
С эпохой нам не повезло,
но на неё мы не в обиде:
венецианское стекло
прекрасно и в разбитом виде.
Что ж, времени не прекословь…
А я бычком иду по краю
и снова пальцы режу в кровь,
когда осколки собираю.
Мне нужен веник, а смычок
и скрипочка – вотще и всуе.
Иду, качаюсь, как бычок,
и стёкла битые несу я.
