Сегодня утром на восемьдесят четвертом году жизни скончался выдающийся российский актер и режиссер Сергей Юрьевич Юрский. Широкую известность актеру принесли роли в кинофильмах «Республика ШКИД», «Золотой теленок», «Место встречи изменить нельзя», «Ищите женщину», «Любовь и голуби». В 1987 году Юрскому было присвоено звание народного артиста РСФСР. Вот несколько выдержек из интервью разных лет, в которых Сергей Юрьевич размышляет о сегодняшнем театре, зрителях и мастерстве актера.
«Для меня цель − не объединять зрителей, они объединяются, это уже так задано, в аплодисментах. Самое важное − это разъединить людей, массу, которая, толкаясь плечами, входит через двери в театр, садится рядом и дышит друг на друга. Должен остаться человек наедине не с действием, а с самим собой. Вот это обращение к себе через сочувствие к тому, что происходит. В этом, мне кажется, остается высокая миссия театра как творения, а не как дизайна. И сам человек производит акт творения в себе нового понимания, нового взгляда, улыбки, смеха. Вот в идеале что такое сегодняшний театр.
Актерского искусства, моей профессии, больше фактически нет, она существует только на каких-то участочках, на кочках чего-то растет. А, вообще говоря, человек может сказать: «Я решил сыграть роль. Сейчас для меня напишут сценарий, и я сыграю». Сыграй. Только профессии нет, она кончилась. Потому что мы всем человечеством зашли в целый ряд тупиков, которые на сегодняшний момент непреодолимы. Театр превратился в шоу. Нашей профессии нет. Есть другие профессии: танцора, певца, музыканта, пантомимиста, звезды, шоумена − много разных профессий.
Может быть, еще останется вкус у определенной части общества к живому театру, к живому контакту. Я не представляю себе, что бродвейские театры, которые играют три года подряд одно и то же, − это живой театр. Такое у меня было впечатление, скажем, от спектакля «Лысая певица» в театре «Ла Юшет» в Париже. Это давно было, я тогда вообще впервые был в дальней загранице, и меня очень заинтересовал Ионеско. Но это был совершенно мертвый театр, в котором сидел мертвый зритель. Три тысячи уже какое-то четырнадцатое представление, сидят люди, смотрят, ничего не понимают, что происходит, актеры − тоже. Но машина крутится. Вот как это может быть? Они поставили это в 53-м году, был успех, и вот в 66-м я смотрел все там же все тот же спектакль. Актеры уже сменились, выдержать нельзя − это же сколько можно?
В смерть театра я тоже не верю. Театр есть отражение жизни в формах самой жизни. Сегодня на сцене, бывает, формы жизни нарушают и говорят: ну, покрасим человека поперек, поставим ему глаз вдоль, то есть как на картинах Пикассо. Честно говоря, мне это не интересно. По-моему, это уже не театр, это шоу, живые картины. У нас знаете кто самый страшный соперник? Самый страшный и самый подлый − я бы его задавил? «Дом-2». Реалити-шоу. Потому что это подглядывание в щелку за другими людьми. И это оказывает страшное влияние. Когда это делается художником, он, как Бергман, выворачивает себя наизнанку, но он сам очень талантлив, и эти внутренности имеют некое всеобщее значение. Театр в какой-то мере этим и занимается. А вот реалити-шоу, где за большие деньги можно купить реально снятое убийство или реально снятые пытки… Ведь дело не во вкусах, дело в том, что тот, кто это смотрит, желает этим насладиться. Это уже люди вне социума, хотя они служат, к примеру, в банках, имеют семью. Но это люди, вообще говоря, годящиеся только на одно − на уничтожение. А их уже довольно много.
Бывает, что люди недослышат друг друга, а бывает, что не слышат вообще, то есть кризис, полная глухота. Сейчас мы на грани полной глухоты. Напомню фразу из спектакля: «Сейчас слова потеряли свою силу, слова потеряли смысл. Достучаться до людей можно только чем-то очень громким и ритмичным».
Абсурд − это вовсе не чепуха и не свобода говорить что попало и в каком угодно порядке. Абсурд этим играет. Переставляет слова. Но с какой целью? Чтобы остановить полное невнимание партнера по разговору. Это такая провокация. В театре актеру обеспечено некоторое добавочное внимание, потому что деньги люди заплатили − значит, ну что же, я буду сидеть, есть мороженое, надо хоть какое-то время посмотреть, чего они там делают. И тут задача состоит в том, чтобы заставить сказать: «Чего-то не то говорят, что-то не в порядке. Неровный слог. Он что-то другое хотел…» − и ухо приоткрылось. И тогда можно завести диалог. Абсурдом можно действовать гораздо быстрее, чем в последовательном классическом изложении чего бы то ни было: мыслей, сюжета, развития характера. Можно действовать рывком, монтируя вещи, которые вроде бы не совпадают, свинчивать то, что имеет разную резьбу. И вот под этот визг есть некоторая надежда, что мы вступим в полосу внимания. Не поддадимся той ужасной ситуации толпы, которая в театре сидит потому, что жена сказала: «Что-то мы ничего культурного не смотрим. Вот шумят про это дело − пойдем посмотрим. Тем более там билеты дорогие − значит, это чего-нибудь да стоит». И вот человек сидит, и ему безумно скучно. Отсюда такой успех скучного театра, которого зритель на самом деле не желает, в котором только эстеты говорят: «Нет, это прелесть. Представляете, ни одного движения, ни одного слова, он просто сидит совершенно голый и ничего не делает. Это элегантно, мощно, в этом столько одиночества».
И по телевидению бывают прекрасные фильмы. Бывают и прекрасные спектакли − изредка бывают. Но я говорю о тенденции того, чем занимается актер, в каком положении находится сегодняшний актер. Что от него требуется, что он может предъявить? Он находится сейчас творчески в гораздо большей зависимости, чем в наши времена. Потому что наш актер, который не вышел на первые роли, а играл эпизодические роли в театре, мог быть художником. Художником настоящим. И ощущать себя, и цениться как настоящий художник. О нем не писали больших статей, но он мог себя таким ощущать. Он тогда получал грош с плюсом. Он и сейчас получает грош с плюсом. Но тогда это было пристойно, а сейчас это доказательство твоего ничтожества. Это разные вещи.
Говорить о вдохновении, говорить о радости ощущения на сцене или радости поэтических ощущений, ну, любых вдохновений − большой грех, это вредно для работы. Самый вредный автор для актеров − это Фрейд. Я им увлекался когда-то и знаю, какой вред он мне нанес. Как личности он мне очень интересен, а вот моей работе нанес вред. Умные люди говорят, что вдохновение актерское − это исчезновение или, по крайней мере, уменьшение количества эгоизма в человеке. Актерское вдохновение всегда связано со зрителем: минуты совместной работы. Они очень осложнены были для меня во Франции или в Бельгии именно тем, что это другой зритель. Они были, эти минуты, эти секунды, когда у меня было ощущение взаимопонимания. В нормальной жизни в ритме обычного общения взаимопонимание абсолютно невозможно. Вот к такому выводу я пришел с возрастом. А вот искусство, театр прежде всего, литература − это возможности пробуждения слуха, который умер, обострения зрения, которое слабо, это понимание чужой боли, радости, юмора и потому великая радость и для воспринимающего, и для творящего. Вдохновение − взаимный акт. В актерском деле − труд и есть вдохновение. Произнесение текста и исполнение мизансцен для человека неталантливого − пустое занятие. Ну сел на стул… А этот сел на стул и так сказал текст, что все стало прозрачно. Я сейчас репетирую роль режиссера в пьесе Бергмана «После репетиции». Это его автопортрет. Это его собственные мысли о театре в громадном количестве. Два часа он говорит их зрителям. И поэтому я нахожусь в кругу этих мыслей Бергмана и с ним во многом соглашаюсь. Мой кумир − Михаил Чехов, не знаю, известный ли Бергману, но их мысли тоже совпадают. Меня это радует, удивляет. Я нахожу много сходства между собой и Бергманом. Он раздраженно говорит актрисе: «Я здесь для того, чтобы зафиксировать твое вдохновение. Чтобы и зритель его воспринял как вдохновение». Вот вам формула Бергмана. Подписываюсь под ней. Еще Бергман неожиданно говорит: «Я ненавижу спонтанность, непредсказуемость, размытость. Моя репетиция − это операция в операционном зале, а не психоаналитический сеанс для актера и режиссера. Это − работа».