Монолог Владимира Овчаренко о зарождении арт-бизнеса в постсоветском пространстве. Я был свидетелем многих выставок и перформансов, о которых рассказывает Владимир Петрович, поэтому могу подтвердить, что именно так все и проклевывалось в начале девяностых. Полюбопытствуйте:
«С современным искусством я впервые познакомился в конце восьмидесятых. Я тогда активно занимался бизнесом, время было очень интересное и неспокойное: инфляция, нестабильность. Иметь долларовые контракты и зарабатывать валюту казалось пределом мечтаний. И вот мне кто-то из знакомых сказал, что русские художники очень популярны на Западе, и что их искусство можно запросто продавать за доллары. Я потихоньку начал изучать эту тему и вскоре познакомился с Маратом Гельманом. Он к тому моменту уже сделал выставку «Вавилон» в Московском дворце молодежи, на которой показал молодых художников Украины и юга России. Мы с Маратом очень много общались и даже обдумывали возможность открыть совместную галерею, но, в конечном итоге, этим планам не суждено было осуществиться. Сначала я открыл свою галерею «Риджина», а через три месяца он свою. Это был 1990 год.
Когда я открылся, выяснилось, что долларовый дождь в русском искусстве закончился. В мире бушевал очередной экономический кризис, цены на искусство упали, и ажиотаж вокруг русских художников сошел на нет. Но мне сопутствовала удача: мне удалось познакомиться с гениальным художником Олегом Голосием. Дальше − больше! К участию в нашей первой выставке я пригласил художницу Наташу Турнову. Она согласилась, но у нее возникли сомнения, как ей лучше развесить свои картины, и она попросила помочь Олега Кулика. Так я познакомился и с ним. Сейчас все эти люди − звезды искусства, и мы в этом сыграли важную роль.
Кто рабочий, где колхозница? Художник и галерист заодно. «Последняя демонстрация» Семена Файбисовича (1992). Фото из Фейсбука Владимира Овчаренко.
Сегодня я понимаю, что в начале девяностых во всем присутствовала особая энергия − в искусстве, в бизнесе, в политике. Мы были потрясающе невежественны во всем, что касалось мирового искусства. Ну, может быть Кулик немного знал о галереях, западном искусстве и прочем, но все мы жили какими-то отрывочными сведениями, хотя уже потихоньку начинали ездить по Европе. Были, конечно, люди осведомленные, вроде Виктора Мизиано и Иосифа Бакштейна, но таких были единицы. Интернета не было, никаких изданий о современном искусстве тоже.
Мы были, мягко говоря, очень наивны, но нас распирало изнутри, и мы делали очень брутальные вещи, которые сегодня уже, наверное, вряд ли кто-нибудь сможет повторить. Скажем, выставку «Искусство из первых рук», во время которой работы художников держали солдаты внутренних войск, прятавшиеся за стенами, или анималистический фестиваль − тогда пространство галереи было отдано живым леопардам, а зрители сидели в клетке. Остался в истории искусства и проект Кулика «Пятачок делает подарки», запомнившийся тем, что мы разделали настоящую свинью прямо в галерее. До сих пор помню, какие страсти вокруг него бушевали…
И хорошо, что власти было не до нас. Танки стреляли по Белому дому, Союз разваливался. Это сейчас любой конфликт сразу освещается в соцсетях, и все его обсуждают, а в те времена катаклизмы были частью повседневной жизни, можно сказать, в порядке вещей. Это, конечно, отражалось на искусстве. При этом ни у кого не было ностальгии по советскому прошлому. Всех интересовало только настоящее и будущее. Мне и сейчас в принципе больше интересно то, что будет. Не люблю жить воспоминаниями.
Меня периодически спрашивают, был ли у меня какой-то план развития, когда я открывал галерею «Риджина». Разумеется, не было никакого плана! У меня был бизнес, а на галерею я лишь тратил деньги. Говорить о каких-то серьезных продажах в 1990 или в 1991 году было просто смешно. В одной книжке нас даже описывали скорее как культурный фонд, чем как коммерческую галерею. Но именно галереи в то время оказались главной опорой для художников, потому что поляна была очень скудная: ни центров современного искусства, ни государственных институций не существовало. Если сегодня выставка известного художника подразумевает использование большого выставочного пространства, то в то время это скорее всего была квартирка, в которой в двух комнатах жило искусство, а в третьей − сам художник. Кстати, тогда никто не гонялся за грантами, хотя в России был Фонд Сороса, и можно было получить деньги. Я вообще не люблю, когда молодые художники тратят силы и энергию на поиски грантов, − особенно художники, работы которых уже заинтересовали коллекционеров. У меня буквально на днях был разговор с одним из таких парней. Я ему говорю: «Послушай, ты успешен, у тебя есть деньги. Съезди в Нью-Йорк, в Париж, посмотри, как там все крутится». А он хочет уехать по гранту и жить три месяца в какой-то европейской деревне в полном захолустье! Это, на мой взгляд, признак глубокой провинциальности. Есть у нас среди художников и любители социализма, рекламирующие в журнале шмотки от Louis Vuitton. Хочется сказать им: «Ты борешься с капиталистами на их милостыню!». Ха-ха.
Вернемся к разговору о рынке. Уже в девяностые стали появляться первые корпоративные коллекции: у «Инкомбанка», группы компаний «РИНАКО», например. Но в тот период это было еще не очень интересно с точки зрения бизнеса. Да и коллекции эти со временем растворились, а что-то серьезное стало появляться лишь в 2003 году. Тогда активно пополнять свои собрания начали Владимир Семенихин и Игорь Маркин. Они делали это в больших объемах и, что самое главное, публично афишировали свою деятельность − устраивали выставки, и это, конечно, всколыхнуло рынок. Потом за ними потянулись и другие коллекционеры, а в 2005 году уже состоялась первая Московская биеннале современного искусства. Все это, безусловно, тоже дало эффект. Именно тогда мировое сообщество вновь заинтересовалось российским арт-рынком. Кроме того, появилось богатые русские, которые интересовались и местным, и зарубежным искусством. К нам активно повезли западных художников, начали осуществляться серьезные сделки.
Самый пик, наверное, пришелся на 2007 и 2008 год. Мы стали частью общемирового художественного процесса: выставляли у себя западных художников, участвовали в международных ярмарках. После 2014 года ситуация, к сожалению, сильно изменилась. Тогда никто не задумывался, русский ты художник или нет, мы были частью единого мира, работали с ведущими западными кураторами, директорами музеев, галеристами. В 2010 году у нас появилась идея открыть галерею в Лондоне. Тем более, к тому времени уже очень много русских уехало на Запад. Вот мы и подумали, что им будет интересно русское искусство. Однако наша идея оказалась не очень удачной. Как выяснилось, те, кто уехали в эмиграцию, старались максимально дистанцироваться от России и всего русского. У них появились абсолютно другие проблемы. Словом, нам пришлось свернуть эту деятельность. К тому же, нам тогда стало ясно, что осуществить успешную внешнюю экспансию невозможно, не имея крепкого плацдарма у себя на родине. Когда иностранцы узнавали, что у нас не сильно развит рынок искусства, и сами русские не очень-то заинтересованы в покупках, они задавались логичным вопросом, зачем такое искусство им.
Сегодня российский арт-рынок, безусловно, вырос по сравнению с девяностыми. Если где-нибудь в 1994 году объем всего рынка я оценил бы, скажем, в миллион долларов, то сейчас эта цифра раз в двадцать пять больше: возможности финансирования проектов выросли, самих художников стало побольше. Это, как мне кажется, очень хорошо. Все больше ребят объявляют себя художниками, начинают творить, а так бы протирали штаны в каком-нибудь офисе. Проблема только в том, что мы до сих пор пребываем в изоляции, и никакой интернет в этом случае не заменит живого общения. Если ты хочешь конкурировать в мировом масштабе, ты должен четко представлять, что творится в главных культурных центрах − в Нью-Йорке, Берлине, Лондоне и Париже. Теперь уже и в Азии появились свои центры − такие, как Шанхай и Пекин. Не зная, что там происходит, не понимая всего этого, игнорируя или, наоборот, противопоставляя этому свое творчество, ты просто останешься за бортом.
У нас сейчас даже нет полноценного высшего учебного заведения, которое бы готовило современных художников. Все имеющиеся институции − это все-таки дополнительное образование, а в государственных училищах и вузах вам в лучшем случае про Уорхола расскажут. Но его уже пятьдесят лет нет с нами, а в том же Нью-Йорке каждый день происходит что-нибудь новое. Поэтому всегда велик риск, что наш молодой художник сделает что-то, что до него уже создали пять-десять лет назад. Но это не его вина. У него просто нет актуальной информации. Даже в нашей специализированной художественной прессе порой пишут так, как учил советский учебник по искусствознанию. Поэтому мы так часто видим, что молодежь, которая уезжает учиться на Запад, назад уже не возвращается.
Я всегда боролся и буду продолжать бороться за развитие отечественного арт-рынка. Вот, например, в 2010 году я выступил одним из организаторов ярмарки современного искусства Cosmoscow, хотя сейчас она уже не ассоциируется с моим именем. На первую ярмарку к нам приехали галереи мирового уровня − участники Art Basel и Frieze, и им очень понравилось. Я вышел из проекта, и сейчас эта ярмарка превратилась в событие для местных деятелей, хоть они, конечно, очень стараются.
Мы же пошли дальше: в 2013 провели первый аукцион VLADEY. Толчком ему послужила трагедия в Крымске, во время которой наводнением снесло сотни домов, и очень много людей погибло. Это событие настолько тронуло нас, что мы буквально за четыре дня собрали благотворительный аукцион. Продали тогда на €170 тыс., и я подумал: «А что? Ведь аукцион − это в принципе неплохая идея!». Хотя, конечно, я понимал, что успех благотворительного аукциона − это не показатель. Люди покупали, потому что хотели помочь, и было не совсем ясно, где реальная цена картины, а где − благотворительность. Так мы сделали настоящий, серьезный аукцион, и сразу все получилось. Бывает так, что совпадает правильное место и время, дружная командная работа и прекрасный результат.
То, что сегодня делает VLADEY, необходимо для всех участников: и для авторов, и для покупателей. У нас все открыто: во время аукциона идет прямая трансляция, все могут видеть цену на произведения искусства. Так возникают новые рыночные ориентиры. Моя задача как арт-дилера − находить хорошие произведения искусства по справедливой цене, и пока что мне это удается. По крайней мере, с начала девяностых и по сей день за мной никто не гоняется и не кричит: «Слушай, что за дерьмо ты продал мне пятнадцать лет назад?». Надеюсь, что и в будущем у меня получится сделать так, чтобы приобретенное с моей помощью искусство радовало своего обладателя». Отсюда. Фото: © Владимир Овчаренко.
Вот тут еще любопытные рассуждения Владимира Овчаренко о состоянии дел на российском рынке современного искусства. Материал двухгодичной давности, но по-прежнему актуален.
