Президент ГМИИ имени А. С. Пушкина Ирина Александровна Антонова рассуждает о современном искусстве:
«Я понимаю, что такое вал современного искусства. Вал не только по объему, но и по содержанию. Это огромный материал, за которым, несомненно, стоит вид какой-то достаточно креативной деятельности. Но в нем очень много спекулятивного, много продукции без какого бы то ни было знака качества. В этой области гораздо легче спекулировать, нежели в пределах законов и норм старого, классического искусства. Когда я говорю «старое», «классика», я имею в виду тех же Пикассо и Дали, классику ХХ века. Надо поставить вопрос: исчерпан уже язык пластических искусств или не исчерпан? Это первое. И второе: как определять, что такое искусство? Для меня совершенно ясно, что многое из современного творчества не может быть отнесено к категории искусства по тому же принципу, по которому мы определяем классику, в том числе ХХ века. На мой взгляд, признавая право этой продукции на существование (впрочем, она существует независимо от того, признаем мы ее или нет), ей надо дать определение. По-моему, она не имеет отношения к искусству, поскольку лишена, причем сознательно, эстетических критериев, даже критерия качества. Если мы связываем искусство с эстетическими критериями, то тогда эта продукция − не искусство. Или мы расширяем понятие искусства.
Есть еще такое понятие − «омузеить» вещь. Далеко не все произведения современного искусства поддаются омузеиванию. Есть просто очень громоздкие: какая-нибудь инсталляция занимает целую стену. Для этого нужны какие-то другие пространства, а не классический музей. Часто вообще бывает непонятно, как вещь после выставки может дальше существовать − в каком качестве? В виде прикладного объекта? В виде садово-парковой скульптуры? В музее? Нет, это очень редко. Хотя делаются попытки как-то их собирать, хранить коллекции, но это, по-моему, ненадолго. Что это − кризис искусства? Или одна из ветвей, оказавшаяся тупиковой?
Еще один момент: просматривается, мне кажется, очень любопытное, может быть, возвратное движение к тому, что мы называем, грубо говоря, фигуративным, реалистическим искусством. Попытки не терять связь с реальным объектом. Он может быть почти разрушен, почти, но все же… Мне кажется, что искусство в привычной, пластической форме никуда не денется. У человека не могут вдруг исчезнуть его способности понимать, что такое линия, цвет, ритм. Куда они могут деться? Мне кажется, что все это должно как-то возродиться, возможно, в каких-то новых формах. Жаль только, что мне уже не придется увидеть этих «зеленых листочков». Я долго шла к пониманию классики ХХ века, все-таки моя специальность − итальянское Возрождение. Например, кубизм очень долго оставался непонятным — это очень сложное искусство, именно пластически. Зато потом через его призму мне стало легче понимать и другую живопись. Абстрактную живопись я люблю: она воздействует на сознание, она, как правило, эмоциональна. Для меня это всегда было важно. Я помню, как впервые увидела большую выставку Джексона Поллока − более шестидесяти картин. Смотрела ее долго. Ошеломляющее впечатление! Я вышла из залов очень взволнованной. Это искусство, которое оказывает очень сильное эмоциональное воздействие.
Объем дурной продукции, которую вываливают сегодня на зрителей, поражает. Я очень жалею современных художников, тех, кто имеет подлинное художественное начало в своей натуре, им очень трудно работать. Вторичность, имитация, натиск репродукции, ненастоящего, поддельного − это нарушение законов самого искусства. Конечно, можно иметь на столе крошечную статуэтку Давида Микеланджело. Она дает какое-то представление о шедевре, но это совсем не то, что находиться перед оригиналом. Даже музейный слепок, по параметрам повторяющий оригинал, не дает полного представления, потому что не воспроизводит материал оригинала − мрамор с его свечением.
Если смотришь картинки в интернете, чтобы потом получить радость от общения с подлинниками, это замечательно. Но если удовлетворяешься только этими картинками, то ты не снимаешь даже самого верхнего слоя искусства. Настоящее искусство − бездонный колодец, и создает эту бездонность время. То, как человек XVII века видел Рембрандта, − это одно, как человек XIX века − другое. А так, как видим сегодня мы, − третье. Больше всего я боюсь, чтобы дети не разучились плакать от счастья. Не от боли, не от огорчения, не от зависти − вот у него есть крутые джинсы, а у меня нет, как жалко − а от счастья. А откуда счастье? От любви и от искусства. А это рядом. Надо уметь быть счастливым от любви. Потому что если это просто временный секс − пришел, сделал свое дело, оделся и ушел − от этого не заплачешь. И искусство исчерпать себя не может. Достаточно для этого проехать по миру и увидеть, что творится в музеях. Люди толпятся плечом к плечу, как в метро! Да, есть в этом суетность, мода, но не только. Эта живая потребность смотреть «живые» шедевры. Люди безумно утомляются (это ведь особый тип усталости от посещения музеев), но едут и едут зачем-то со всего света в тот же Лувр, Эрмитаж, Третьяковскую галерею. Значит, это им зачем-то нужно». Источник, источник.