Из цикла «Художник говорит».
«Двухмерное пространство не существует в реальности. Поверхность только кажется нам двухмерной в силу наших габаритов. Если бы мы были мухами, то холст или даже лист бумаги показались бы нам очень неровными, ну а поскольку мы люди, некоторые вещи для нас плоские. Что по-настоящему плоско в природе? Ничего. Поэтому плоскость картины − это во многом абстракция. Но у этой абстракции есть важные следствия. На плоской поверхности все подвергается стилизации, в том числе и фотография. Некоторые принимают фотографию за реальность, не понимая, что она − лишь одна из форм изображения. Таковы и все картины: они тоже создаются с определенной точки зрения. Даже глядя на небольшой прямоугольный предмет – допустим, на коробку, − одни из нас увидят ее так, а другие иначе. Когда мы заходим в комнату, то замечаем одни вещи и не замечаем другие в соответствии с нашими чувствами, воспоминаниями и интересами. Алкоголик первым делом обратит внимание на бутылку виски, затем, возможно, на стакан и стол. Еще кто-то посмотрит сначала на пианино, еще кто-то − на картину, висящую на стене. Реальность − штука двусмысленная, потому что она неотделима от нас. Реальность – в нашем сознании.
И вот вы спрашиваете себя: что я вижу на картине? В египетском искусстве фараон изображался самым большим, превосходил в размерах все остальное. Если бы вы оценили его размеры в реальной жизни, то выяснили бы, что он был таким же, как все. Но в сознании египтян он был намного больше, и они изображали его соответственно. И, на мой взгляд, это совершенно правильный подход. Реалист изобразил бы фараона маленьким. Художественная литература всегда так или иначе основана на вымысле − и разве может быть иначе? То же самое относится к картинам. Ни одна из них не предъявляет нам реальность такой, какова она есть. На мой взгляд, именно картины позволяют нам видеть вещи. Мы нуждаемся в картинах: нам нужно что-то представлять себе, а прежде нам нужно увидеть что-то перед собой, на поверхности. Картины помогают нам видеть уже по меньшей мере тридцать тысяч лет.
В искусстве нет прогресса. Многие из самых ранних картин остаются в числе лучших. Отдельно взятый художник может развиваться − просто потому, что движется его жизнь. Но к искусству в целом это не относится. Поэтому сама идея «первобытного» или «примитивного» искусства ошибочна: она подчиняет искусство идее прогресса. Вазари в своих «Жизнеописаниях наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих», написанных им в середине XVI века, утверждал, что все началось с Джотто и кончилось с Рафаэлем и Микеланджело: по его мнению, писать лучше, чем они, было уже невозможно. Однако Рафаэль не лучше Джотто. Во фресках Джотто люди индивидуальны. Мы запоминаем их лица. Они, конечно, в какой-то мере типизированы, то есть не написаны с реальных людей, но у каждого из них живое выражение лица, у каждого из них есть личность. Особенно живы глаза − они всегда смотрят. Когда Джотто закончил роспись капеллы Скровеньи в Падуе, она, должно быть, казалась людям живейшей, очень яркой реальностью, чем-то куда более впечатляющим, чем кинофильм или телерепортаж. И она впечатляет по сей день.
Наверное, мой дальний предок был пещерным художником. Во всяком случае, я живо представляю себе, как было дело: некий человек подобрал кусок мела или что-то в этом роде и нарисовал животное. Другой увидел рисунок и бурно отреагировал, жестами или как-то еще дав понять: «Да-да, я видел что-то такое!». Однажды я был в Мексике, работал над проектом «Хокни пишет сцену». Мы решили посмотреть на людей, которые приходят в театр послушать оперу, − запечатлеть выражения их лиц: сосредоточенность, внимательный взгляд, у кого-то − сонливость. Рядом со мной сидел театральный служитель, и, когда я заканчивал одно из лиц, он сделал мне знак: «Отлично!» И я перешел к другому лицу, доверившись его реакции. Мне кажется, что-то подобное должно было произойти и в пещере: наверняка кто-то смотрел на то, как художник работает. Всем нравится смотреть, как люди рисуют.
Из миллионов картин, которые были созданы, мы помним лишь малую часть. Мой запас картин в памяти тоже невелик. И, я полагаю, искусство должно регулярно освобождаться от мусора. Множество картин и выставок канет в Лету или безнадежно затеряется в компьютерах. Главная причина того, что некоторые картины или иные вещи выживают, состоит в том, что кто-то любит их. Они запоминаются, но почему − мы, в сущности, не знаем. Если бы мы знали это, то таких запоминающихся картин было бы неизмеримо больше.
Многие выдающиеся фотографы, например Картье-Брессон, имели художественное образование: учились рисовать, учились смотреть на картины. Картье-Брессон мог видеть больше, чем другие, и потому сам создавал замечательные картины − средствами фотографии. Из них я тоже отлично помню по крайней мере полдюжины. Мы познакомились в 1975 году на выставке моих рисунков в Париже, и затем, когда бы мы ни встречались, ему всегда хотелось поговорить со мной о рисунке, а мне с ним − о фотографии. Он говорил мне, что фотографию делает хорошей геометрия, а я отвечал: да, конечно, все дело в мастерстве перевода трех измерений в два − в мастерстве чертежа, композиции, точной кадрировки. В свое время моя сестра купила фотокамеру и записалась на курсы фотографии, а позднее призналась мне, что я объяснил ей кое-что важное, о чем на курсах никто не говорил: «Ты сказал, что нужно смотреть на края, а не в центр». Я ответил: «Мне казалось, что это само собой разумеется. Это первое, что ты должна была усвоить. И в живописи действует то же правило». Картье-Брессон учитывал края особенно внимательно, ведь он поставил перед собой условие не обрезать отснятые кадры и добивался того, чтобы снимок работал таким, каким он его сделал. Техника всегда влияла на искусство. Кисть − тоже техническое орудие, разве не так? И все же не инструменты создают картины, а люди».
Дэвид Хокни, английский художник, график и фотограф.