О том, как отличить фальшивую картину от подлинной, рассказывает известный российский коллекционер Валерий Александрович Дудаков. В принципе, все эти заповеди искусствоведам и собирателям давно известны, но повторить, я думаю, − не грех. Ибо, в данном случае, ситуация почти такая же, как с правилами дорожного движения − все их знают, но чаще всего надеются на авось. А зря.
«Провенанс. Поскольку изготовление произведений авангардного искусства не представляет такой сложности, как подделка произведений, скажем, классицизма или романтизма, первый принцип определения подлинности картины — это изучение провенанса, ее происхождения. История владения в идеале должна быть отслежена от момента создания до современного ее бытования: все движение через владельцев, коллекционеров или музеи, включая все выставки, публикации, пересылки и прочие перипетии. Есть ли упоминание картины у автора, зарисовки в дневниках, как, например, у многих художников, связанных с «Бубновым валетом», с кругом аналитического искусства или с филоновской школой.
Конечно, бывают случаи сочинительства провенансов. Именно поэтому коллекционеры или исследователи и разыскивают информацию о произведении среди друзей или знакомых родственников художника, у которых могла находиться работа, читают мемуары, работают в архивах. Бывали случаи, когда путем таких бесконечных розысков и расспросов удавалось, например, установить, что вещь, которую предлагают купить, находится вовсе не у продавца, а в музейном запаснике. В конце восьмидесятых — начале девяностых годов эта исследовательская часть была особенно детективной и даже опасной. Розыски могут длиться годами. В моей собственной практике была такая история: у известного коллекционера Анатолия Смолянникова я приобрел прекрасную работу, которая была обозначена как работа Бориса Григорьева, хотя подпись как таковая у нее отсутствовала. (У нас, коллекционеров, есть шутливое выражение: «Несмотря на подпись, вещь настоящая».) На картине изображена парочка на скамейке в довольно пикантной ситуации, впрочем одетая — на дамочке красный шейный платок, типа пионерского. Прошло несколько лет, у меня появились другие работы Григорьева, я лучше его понял, и этот галстук все не давал мне покоя: я сообразил, что не мог Григорьев написать такой платок, в его стилистике этого не существует. И только через семь лет мне удалось разыскать рисунок другого художника, который к этой вещи подходил, — ярчайшего художника Сигизмунда Видберга. Они очень близки по технике: та же брутальность, играющая мрачноватая темнота с яркими вспыхивающими красками. А все из-за одного лишь галстука, который мне показался странным для Бориса Григорьева, не имевшего никакого отношения к советской эстетике.
Стилистическое чувство искусствоведа. Есть понятие «знаточество». Знатоки — это, прежде всего, люди, которые работают в музеях с эталонами, или специалисты, которые составляют так называемые каталоги-резоне, или авторы монографий. При этом они могут не быть экспертами в прямом смысле слова, но могут давать экспертные заключения (как, например, делал Глеб Геннадьевич Поспелов — автор исследования о «Бубновом валете»). Именно эти люди, долго аналитически исследуя какую-либо тему, чувствуют форму мысли того или иного художника. Потому что написать работу Поповой, или Удальцовой, или какого-нибудь супрематиста-ученика витебской школы легко, а вот понять их способ мышления — нет. Знаточество часто было свойственно и собирателям, поскольку, во-первых, они часто сами являлись художниками (как Илья Семенович Остроухов, Игорь Эммануилович Грабарь, Виктор Никитич Лазарев). Кроме того, знатоки-коллекционеры отвечали своими деньгами за то, что собирали, и поэтому право на ошибку имели минимальное. Они, как правило, и обладали таким «абсолютным глазом».
Сравнительный анализ. Примерно с 1918 по 1923 год левые художники имели подавляющую власть и могли не только «терроризировать» художников классической школы вроде Коровина или братьев Маковских, но и в большом количестве покупать в музейный фонд собственные работы. Поэтому обычно через месяц-полтора после написания картина поступала в музейное собрание с инвентарным номером, авторским указанием происхождения. И теперь малоизвестные произведения можно сравнивать с этими эталонами, находящимися в музеях (скажем, картины, поступившие в Институт художественной культуры или Санкт-Петербургскую академию художеств). Это особенно подходит для таких художников, как Владимир Татлин или Любовь Попова, поскольку момент между созданием вещи и передачей ее на инвентаризацию в музей был совершенно краткий, от нескольких недель до месяца. Более того, такие работы обязательно имеют описания — при каких обстоятельствах были созданы и переданы или проданы в музей.
Химико-технологический анализ. Возможность такого анализа связана с тем, что материалы — краски и холсты, которые использовали художники начала XX века (сложнее с бумагой, акварелью, темперой и гуашью), — появлялись и использовались в строго определенный период времени. Особенно масляная краска: определенная умбра, киноварь, зеленая краска, белила появлялись не раньше конкретного периода. Знания о материалах позволяют определять время написания картины. Однако поскольку практически любое произведение старше 70–80 лет раньше или позже подвергалось реставрации, при анализе вероятна ошибка. Поэтому соскобы делаются в разных местах полотна, и в целом химико-технологический анализ может дать объективный результат. Кроме того, давно используются ультрафиолет, инфракрасное излучение и рентген, которые дают возможность увидеть подмалевок. В том числе и поддельные подписи, которые хорошо распознаются: мало того, что свежая подпись не затекает в кракелюр, она к тому же светится под ультрафиолетовой лампой. Но все технические способы не дают абсолютного знания. Как, например, сравнительно новый радиоуглеродный анализ, смысл которого заключался в том, что после атомных взрывов в Хиросиме и Нагасаки определенным образом поменялся состав всех элементов на земле и что теперь можно точно определить дату производства чего бы то ни было — до сорок пятого года или после. Однако дальнейшие исследования показали, что этот метод может работать, только если проба находится в каком-то идеальном состоянии, не соприкасаясь с внешней средой».