Корреспондентка «Forbes Life» Яна Жиляева побеседовала с известным российским коллекционером Михаилом Перченко, и выяснила, что происходит сегодня на рынке искусства старых мастеров.
Вкратце о нем: Михаил Ефремович Перченко − вице-президент Международной конфедерации коллекционеров, антикваров и арт-дилеров (МКААД), профессиональный врач-психиатр, с 1961 года коллекционирующий исключительно искусство Северного Возрождения, средневековую деревянную скульптуру и мебель.
Вот основные выдержки из интервью:
«Единственная выставка моей коллекции прошла в Пушкинском музее в 2011 году. Следующая моя выставка запланирована на весну 2024 года в Твери. На эту, сборную выставку в Тверской картинной галерее, я дал четыре произведения: две деревянные скульптуры XV века, Михаила Архангела и Георгия Победоносца, шкатулку 1547 года, инкрустированную перламутром (все пластины того времени сохранились), и портрет герцога Саксонии работы Лукаса Кранаха Младшего.
На картине Кранаха изображен Иоганн Фридрих Великодушный, курфюрст Саксонии. Его герб на картине, если вы обратили внимание, разломан пополам. Саксонский герцог, сторонник Реформации, воевал с Карлом V, католиком. Был разбит и пять лет просидел в плену у короля. Это важный факт для истории искусства: Кранахи обычно тиражировали свои портреты, повторяли их по 12-15 раз. Портрет Иоганна Фридриха выполнен в единственном экземпляре. Как на проигравшего, на него не было спроса. А саксонский герцог с его сломанным гербом никому не был нужен. Так что мой портрет самый редкий в мире.
У меня есть один рисунок Дюрера и одна его гравюра, титульный лист к «Малым страстям» и «Всадник Апокалипсиса», но я их не дал. Потому что рисунки вообще нельзя давать на выставки. А всего у меня − 280 рисунков старых мастеров.
Коллекционирование искусства, с моей точки зрения, − очень глубокое и жестокое занятие. Те, кто собирает авторов, не коллекционеры, это собиратели. Вот, например, один из моих знакомых в России собирает Брейгелей. И у него шесть фальшаков и десяток сильно зареставрированных вещей. Потому что Брейгелей мало. Посмотрите, вот у меня на стене Питер Брейгель Младший. Вот Ян Брейгель Бархатный. Вот Хендрик Ван Бален, «Вакханалия», где все цветы и растительность написаны Яном Брейгелем Старшим. Настоящие коллекционеры собирают, невзирая на имя автора. Например, у меня есть картины никому не известных художников, авторов выдающихся работ. Я собираю только качество и делаю жесткий отсев. То есть любую свою, даже самую любимую, картину я обязан снять со стены и продать или спрятать, если купил что-то классом выше. Только так, благодаря жестокому труду, повышается качество коллекции.
Я собираю больше шестидесяти лет, и если за это время я полгода был без долгов − это счастье. Жена может подтвердить. Я собираю Северное Возрождение, потому что оно более философское, а итальянцы ушли в красивость. Хотя есть у них и серьезные художники. Но, к сожалению, на таких художников у меня нет денег. Я, например, не могу купить, хотя знаю, где есть подлинный Леонардо да Винчи, единственный конный портрет Франциска I. Банк продает его за $180 млн. Но только настоящему коллекционеру. Банк проверяет репутацию. Мне, чтоб купить, допустим, надо продать из коллекции две-три самых дорогих вещи или пять-шесть средних. А в другом европейском банке − шесть настоящих Караваджо. Я много знаю такой информации, я объездил весь мир в поисках своих шедевров.
По Северному Возрождению экспертов на рынке старых мастеров пятеро во всем мире. Мой приятель из Питера, Патрик, ошибается два раза из тысячи. Следующий за ним − Клаус Эрц, ошибается пять раз из ста. Имена других я не хочу раскрывать. Вот сейчас, например, в Москве продается ученик Брейгеля. А мой атрибутатор, член Рембрандтского комитета в Голландии, выдающийся эксперт, посмотрел на картину и сказал, что это ученик Рембрандта, Карел Фабрициус.
Если абсолютный слух, допустим, есть у каждого из одной тысячи, то абсолютный глаз − у одного из десяти миллионов человек. Конечно, хороший глаз можно развить до очень хорошего глаза. Для этого нужно смотреть как можно больше произведений искусства, читать про них и знать. Вот у меня почти абсолютный глаз. О своих картинах я знаю все до точки. Могу вам о каждой рассказать ее историю. И это принцип моего коллекционирования, потому что я изучаю очень глубоко каждую картину, которую я покупаю. Прежде всего картина должна мне понравиться. Тогда я начинаю в ней разбираться. Потом уже идет чисто технологический процесс: сохранность, атрибуция, провенанс. То есть окончательное решение я принимаю на основании двух вещей: своего вкуса и подлинности вещи. Все мои предметы − без реставрации. Я не покупаю того, что отреставрировано больше чем на 10%.
В 1995 году я пропустил, за что я себя ненавижу − «Воз навоза» из «Месяцев» Питера Брейгеля Старшего. Картину продавали на маленьком аукционе в Париже за $80 000. Эти деньги лежали у меня в кармане. Она громадная, не понимал, куда мне ее повесить. Я приехал на аукцион, чтобы купить несколько больших картин для корпоративной коллекции банка «Столичный». Марина Лошак покупала для них современное искусство, а я − старых мастеров.
И вот я приехал в Париж покупать для себя что подешевле и получше, и для Смоленского (предприниматель, создатель банка «Столичный») − что подороже и тоже неплохое. Я купил две картины по $80 000. C фотографиями я приехал в Москву, картины должны были прийти через неделю. За $100 000 я продал одну из них, а от второй Смоленский отказался. Позднее, когда в Лондоне на аукционе она ушла за £180 000, Смоленский меня упрекнул, что я раньше не сказал, что это шедевр. Но я говорил. У него была одна из лучших коллекций старых мастеров.
За свою жизнь я сделал четыре коллекции: банку «Столичный», «Инкомбанку» и двум частным лицам. «Черный квадрат» Малевича «Инкомбанку» я купил за $300 000. Начиналось это так. Меня позвал к себе директор банка и говорит: «Можем ли мы дать $250 000 − 300 000 под залог «Черного квадрата»?» − и показывает мне фотографию. Я говорю: «Похоже, но чтобы иметь достоверное впечатление, я должен его посмотреть лично». Я поехал в Куйбышев и попал в семью Малевича. Работу продавал его внучатый племянник. Малевич написал этот «Черный квадрат» за три недели до смерти для сестры, чтобы оставить ей память о себе.
Когда меня вызвали на совет кредиторов «Инкомбанка» и спросили: «Михаил Ефремович, вы можете продать коллекцию?» Я ответил: «Конечно. Но с одним условием: Малевича буду продавать я». У меня уже покупатель в России на $27 млн и за границей − на $60 млн. Конечно, я бы продал «Черный квадрат» в России. Больше они меня не приглашали. Продали Малевича за $1 млн Владимиру Потанину. И всю остальную коллекцию − за копейки.
Современное искусство в их коллекцию собирала моя жена (Елена Юренева, искусствовед и арт-дилер), делала это с большим пиететом. А после аукциона к ней приходили художники и жаловались, что на торгах картины уходили по 12 000 рублей. Одну картину, из тех, что покупал я, «Всадницу» Брюллова, на аукционе спасла главный бухгалтер банка. Выкупила ее себе.
Старого искусства мало в России, немного в мире. Это доказывают коллекции, которые собирают миллиардеры, где, как бы это сказать помягче, до 50% не того, что они собирают: работы учеников, их мастерских, зареставрированные, замордованные картины. Старых мастеров нужно тщательно искать. Я, если можно так сказать, ограбил весь Петербург. Я знаю только две-три коллекции в России и пять-шесть в мире, которые созданы настоящими коллекционерами. Их в мире очень немного.
Старые коллекционеры, к сожалению, умерли. У меня друг в Бельгии − самый крупный в мире торговец деревом − Поль де Гранде. Он много лет меня дразнил: вот если бы мы были с тобой знакомы тридцать лет тому назад, я бы тебе создал коллекцию деревянной скульптуры, самую лучшую, которая есть в Бельгии. Однажды Поль позвонил мне в субботу: «Миша, продается коллекция, которую я собрал для коллекционера». Во вторник я уже был у него. И он меня повел показывать. Коллекционеру 84 года. И никто из пятидесяти наследников не захотел продолжать дело отца. Он продал мне в три раза дешевле первоначальной оценки, потому что знал, ему дали мою характеристику, что я настоящий коллекционер, и я пообещал, что вся его коллекция будет в сохранности. Так я купил 26 предметов. Две деревянные фигуры архангелов на выставке в Твери − из этого собрания.
Вообще в коллекционировании очень много жульничества. Например, Дмитрий Рыболовлев связался с самым большим жуликом в мире коллекционирования (Ивом Бювье), который ему продавал вещи в три-четыре раза дороже, чем он их покупал. И в конце концов продал ему фальшак − «Спасителя мира» приписываемого да Винчи. Хотя у этого «Спасителя» прямой взгляд, которого ни в одной картине Леонардо больше нет. Этот прием был запрещен в то время. «Сломанные пальцы» на руке, которая держит прозрачную сферу. Тени на картине − полностью такие же, как у Джоконды. Я сразу, как увидел, сказал − это не да Винчи, а копии с его работ, написанные, может быть, в конце XVI − начале XVII. А потом зареставрированные.
В результате этот псевдо-да Винчи ушел на «Christie’s» за $450 миллионов. Но «Chrisitie’s» cжульничал c да Винчи: в торгах участвовали двое подставных покупателей. Вообще большие аукционы − жулики. До 70% вещей на торгах не соответствуют этикетажу. Они жертвы своей жадности. Им все равно, что принесли на продажу, что сказали. Атрибуцию проводят свои эксперты, часто весьма сомнительные, готовые подтвердить все, что от них требуется. Поэтому серьезные специалисты стараются не покупать ни на «Sotheby’s», ни на «Christie’s».
Не может стоить Адриан Брауэр $1500! Ну какой Адриан Брауэр? Значит, это жалкая копия с него. Или Адриан ван Остаде, вот он у меня висит. Или Филипс Вауэрман. Или Герард Доу, вот здесь висит. Два Саломона ван Рейсдаль, которые здесь висят, они настоящие. А то, что у них продается, − это 70% фальшивок. Пока лорд Гаури руководил «Sotheby’s», ошибок было поменьше, где-то до 50%. А после его ухода в 1994 году стало гораздо больше.
С 1989 года мы с Ником Ильиным доказываем, что в Пасадене в коллекции музея Нортона Саймона висит не автопортрет Рембрандта (эта работа в Москве, в частной коллекции), а копия его работы, сделанная Карелом Фабрициусом. И только в феврале прошлого года музей это признал и предъявил иск «Сhristie’s», который в 1969 году продал картину фонду Нортона Саймона как работу Рембрандта за $9 млн. Сейчас музей вменил иск аукциону в несколько сот миллионов долларов.
Я в последнее время не покупаю ничего на аукционах, покупаю у частных коллекционеров. В Бельгии на меня работали два коллекционера, один − в Германии, один − во Франции и еще один − в Италии.
Сейчас в основном собирают русское и современное. Во всей нашей Конфедерации антикваров и арт-дилеров один только я коллекционирую западные вещи. Еще у нескольких человек есть такие предметы, но это лишь часть их собраний. Я знаю еще два крупных собрания старого европейского искусства − вот, пожалуй, и все.
Но в 1950−1960-е годы у нас были серьезные частные коллекции за счет распродажи государственных. В 1930-е годы тысячи вещей продавали из Эрмитажа. Продали на Запад лучшего Дюрера и лучшего Леонардо. А сейчас у них знаменитый портрет старика работы Рембрандта − это ученическая копия.
Сейчас в моде в основном то, чем занимается моя жена, − художники-нонконформисты, шестидесятники, импрессионисты. Вот у меня была картина Моне с кувшинками, со стадом коров. Если ее перевернуть в горизонтальное положение, она выглядела как болото. В 1980-х годах я продал это «болото» Виктору Федотову за $500 000. Сейчас оно стоит больше $100 млн.
Из всех импрессионистов, как вам сказать помягче, гениев было два − Ван Гог и Моне. Остальные − просто очень талантливые люди. Ван Гог жил и умер в нищете. Я почетный директор его музея под Парижем, где есть ресторан, который основал брат Ван Гога, Тео. Я был в его комнате в Арле, где он написал свои главные работы. Это ужас − крошечный угол, железная койка, тумбочка, маленький стол и единственное окно. У меня есть ключ от этой комнаты. Когда уладятся отношения с Францией и со всем миром, первое, что я посещу, будет этот музей. Все свои знаменитые работы он написал в Арле. Туда приезжали все импрессионисты, по городу установлены щиты: «Здесь стоял Моне», а «Здесь был Шагал», «Здесь был Пикассо». Таких щитов по маленькому городу − штук 12-15.
Почти все русское искусство вторично. Первичны только русская икона и русский авангард. Малевич, Шагал, Кандинский − вот это первично. А XIX и XVIII век − это скорее копийное искусство, потому что работали в основном западные художники, а наши им подражали. Единственный наш художник, но все равно западный, − это Брюллов». Полностью здесь.
