18 апреля на 88-м году жизни скончался известный российский театральный режиссер и педагог Леонид Ефимович Хейфец.
Леонид Хейфец родился 4 мая 1934 года в Минске. В 1956 году окончил Минский политехнический институт, а в 1963 году − ГИТИС (курс Алексея Попова и Марии Кнебель). С 1998 года Хейфец был режиссером Московского академического театра имени Владимира Маяковского. До 2012 года преподавал режиссуру в Театральном институте им. Б. Щукина, в последнее время преподавал в ГИТИСе. Среди его постановок: «Все мои сыновья» А. Миллера (театр им. Вл. Маяковского), «Кукольный дом» Г. Ибсена (театр им. Вл. Маяковского), «Вишневый сад» А. Чехова (театр имени Моссовета), «Король Лир» У. Шекспира (Малый театр).
Как кинорежиссер Хейфец занимался интерпретацией русской классики и запомнился по фильмам: «Рудин» по роману Ивана Тургенева (1970), «Обрыв» Ивана Гончарова (1973), «Вишневый сад» Антона Чехова (1976) и «Доходное место» Александра Островского (1978).
«Слово «карьера» я не воспринимаю. Я просто хотел прорваться сквозь то, что я не москвич. Что я нищий, еврей, не член коммунистической партии. Все, чего я хотел, − репетировать. Cлово «режиссер» вызывает внутри меня полную и окончательную страсть, не оставляющую места ни для чего (ни для чего!): ни для любви, ни для дружбы. И не нахожу в себе никакого отклика, если встречаюсь с легкомыслием в этой профессии.
Я тоже не был монахом, любил, высоко ценил дружбу, но вся энергия была направлена в профессию, потому, наверное, я и отношусь к ней по-другому. Я же пришел в режиссуру из другой жизни, был инженером, работал на заводе, а когда видел, как по улице идет режиссер, − перебегал дорогу, провожая его до дома или до гостиницы… Я очень старомоден в этом и скучен до предела. Если человек идет по канату в цирке и делает неправильное движение − он убивается насмерть. Неверное движение скальпеля − и на хирургическом столе погибнет человек. Передозировка, незнание приводят к смерти. Я предпочитаю в этих категориях рассматривать профессию режиссера. Это не находит, особенно сейчас, особенного отклика, но я ее понимаю именно так. Чрезвычайное и, может быть, чрезмерное значение я придаю такому понятию, как профессионализм. Мне кажется, я его разгадываю, три минуты в зрительном зале − и я понимаю, профессионален ли человек, делавший спектакль.
Я смотрю, заняты ли люди делом в пространстве спектакля. Затем я смотрю, все ли они понимают, в связи с чем находятся на сцене. Это имеет огромное значение − «в связи с чем». Но это я понимаю на каком-то почти зверином уровне, накопился такой, к сожалению, нечеловеческий опыт, что я вхожу в аудиторию, не дохожу до стола и уже вижу: тут что-то случилось, тут что-то случилось, тут… И перечисляю, что произошло. Студенты от этого дуреют, теряются. А это натренированность на других.
У меня есть любимый тест. Я прошу мальчика или девочку показать, как они поднимают из замерзшей лужи птицу со сломанными крыльями. Больше ничего. Все дело в руках. Это мера. Это показывает, как ты любишь птичку, жалко ли тебе ее. Вот Сашка Петров был взят мгновенно на курс, я увидел у него эти качества.
В профессиональном театре не хватает жарких споров. Чтобы мне сказали: «Леонид Ефимович, а здесь можно сделать по-другому!». Но бывают и другие, так сказать, споры. Когда говорят: «Вы втаскиваете идеологию Солженицына», или «Вы тянете в наш театр позиции китайского ревизионизма», или «Из-за вас у нас сорван план выпуска спектаклей к XXV съезду партии. Из-за вас лично». Но в любом случае, если уместить весь мой ответ в одну фразу: лучше спор, чем тишина и равнодушие». Из интервью Леонида Хейфеца
