Книгоиздатель и коллекционер Пьер-Кристиан Броше (Pierre-Christian Brochet) делится своими мыслями о статусе художника и психологии собирателя, рассуждает о критериях искусства и тернистом пути отечественного арт-бизнеса. Замечу, что это не поверхностный взгляд иностранца-наблюдателя, а взгляд человека, с начала девяностых активно работающего в нашей стране. Уже двадцать лет Броше собирает свою коллекцию произведений современного российского искусства, а также активно поддерживает молодых и начинающих художников. На сегодняшний день собрание Пьера-Кристиана Броше считается одним из самых крупных и ценнейших в историческом и эстетическом плане. В 2008 году меценат создал фонд «Новые Правила» («New Rules») и организовал самую масштабную в России выставку современного искусства за последние полвека: «Будущее зависит от тебя. Новые правила». Экспозиция проходила в семи городах России от Владивостока до Москвы. Итак, слово Пьеру-Кристиану Броше:
«Концептуализм появляется, когда философ становится художником, когда ему необходимо поделиться с публикой новой концепцией. Заметьте, концептуализм родился в США. Там, где философия была сильна, концептуализма нет, как во Франции. Это вопрос не только реакции на политику, но и возможности показать себя как интеллектуала. Еще это связано с важным и сейчас вопросом статуса. Я очень критично смотрю на работы таких деятелей, как Петр Павленский и Pussy Riot. Если бы Петр Павленский, прибивая себя гвоздем к брусчатке на Красной площади заявил: «Я философ, я рассказываю, как страшно сегодня происходящее в стране», то никто не обратил бы на него внимание. Павленский прекрасно понимает, что на сегодняшний день статус, который позволяет получить какое-нибудь эхо в прессе – это статус художника, а не философа. Таким образом, есть «творцы», которые выбирают отрасли, находящиеся под светом прожекторов. Но это не имеет отношения к современному искусству. Pussy Riot – не художники, это просто панк-группа. Но они и не философы, что стало очевидным после того, как они вышли на свободу и заговорили. Они никакие. Это смешные девчонки, неспособные дать возможность смотреть на мир под тем особым уклоном, который дает искусство.
Я думаю, что в мире сейчас есть довольно опасный, на мой взгляд, тренд. Он связан с тем, что мир функционирует относительно ощущения власти: есть у вас власть и влияние или нет. А власть в том числе связана с социальным статусом. Если посмотреть на общемировую ситуацию, то можно увидеть, что после Второй мировой войны, начиная где-то с шестидесятых годов, появляется много критиков, искусствоведов, которые становятся кураторами, организаторами выставок. Это люди с достаточно мощным интеллектуальным багажом, но сейчас их стало так много, что для прорыва необходим какой-то жест, который позволит их ценить, сделает их ярче остальных. И эти жесты все чаще оказываются не связанными с искусством, зато имеют политическое звучание. Думаю, пространство современного искусства так расширилось из-за желания модных кураторов быть на волне. Они нуждаются в таких сумасшедших, как Петр Павленский и Pussy Riot. Со стороны кураторов и художественной власти (директоров музеев, галерей) ощущается желание захватить все сферы жизни: и науку, и философию, и архитектуру, и фотожурналистику. Мы видим, как появляются плохие видео, потому что создатель этого видео не может себе позволить полнометражный фильм, у него нет интеллектуальной или материальной силы для этого. Он говорит: «Я не кинорежиссер, я художник». Но быть художником – это не повод быть плохим кинорежиссером.
Но вернемся к вопросу рынка. История искусства – это не история красоты, не история эстетики, это история власти денег. Возрождение появилось не только потому, что вдруг родились прекрасные творцы. Одновременно c ними появились потребители. Очень быстро даже мелкие князья начинают понимать, что социальный статус, который есть у королей, связан с тем, что кроме власти у них есть концепции красоты и искусства. И тогда они начинают собирать вокруг себя художников. Милан в XVI веке – прекрасный пример этого. У меня есть подозрение, что искусство получается только в том случае, когда объект творца становится необходим потребителю для своего статуса. До этого – просто предмет для торговли. Но важно, чтобы потребитель инвестировал не только деньги, но и свои амбиции стать королем. Появляется конкуренция: «Разве у тебя еще нет портрета кисти Беллини?». Конкуренция становится стимулом развития самого искусства. Сегодня мы видим то же самое. Кто такой Франсуа Пино? Бернар Арно? Пинчук? Кто все американские коллекционеры без их коллекций? Просто обыкновенные богатые люди. А быть богатым – это не статус. Понимаете, в том же XVI веке было много художников, которых мы теперь не знаем, потому что им не дали возможности развиваться. Для того, чтобы быть Ботичелли, Микеланджело или Леонардо, нужно получить заказы – только так вы cможете сделать много. Сейчас художник, который сделал меньше тридцати работ, никак не может быть известным. Вермеер сегодня не смог бы попасть в музей. И даже у самых бедных художников, которых мы теперь знаем, были свои поклонники, даже если и немногочисленные.
Быть коллекционером – это как ходить к психоаналитику. Это такая терапия. Лакан это называет transfer: вы переносите свое подсознание на другого человека. С искусством также. Вы покупаете не просто картину, а целый ряд ощущений и понятий о мире. Вот у меня висит фотография Арсена Cавадова: идут похороны, а рядом сидят две красавицы. Меня спрашивают: зачем ты повесил это на стену? А дело в том, что сюжет картины находится в области сегодняшнего vanitas. Раньше, в XVII веке, это были какие-то цветочки, ноты, насекомые, а теперь вот это. По сути, зачем мне все это нужно? Все залы забиты картинами, я их не вижу, но знаю, что они есть, и этот организм, созданный мной, живой. Для того, чтобы он жил, иногда нужно что-то обрезать, продать. Одна болезнь вылечивается, нужны новые ощущения. Я старею, у меня появляются новые визуальные и эмоциональные потребности. Коллекционером становишься не сразу, нужно, чтобы появилась какая-то критичная масса. А потом вы начинаете понимать, чего не хватает. Иногда есть желание захватить все, но я не могу приобрести все картины всех художников, которые стареют также, как я, и ценность их картин увеличивается, они дорожают, поэтому я чаще покупаю картины молодых художников. Тем более появляется ощущение, что вы не стареете, когда общаетесь с молодыми. Коллекционирование – это возможность не потерять свою жизнь зря. Я трачу на свою одежду всего по полдня два раза в год. И хватит. Таким образом, остается масса времени, чтобы ходить в галереи, мастерские, музеи, общаться с людьми и попытаться понять, что происходит. Когда я собираю молодых художников, то редко открываю имена, покупаю картины, когда мне уже откроют двери. Скажем, это может быть «Старт» на Винзаводе. Когда вы становитесь известным, когда на вас смотрят как на коллекционера, вы не можете обмануть ни самих художников (вдруг он подумает, что он гениальный, а это не так), ни будущее. Нужно очень осторожно выбрать, найти лучшее из того, что есть. Потому что потом все это попадет в музеи. Это большая ответственность.
Я не считаю, что российское искусство является повтором или копией западного искусства. Монро (Владислав Мамышев-Монро, прим. В. Д.), например, был очень русским художником. Если вы родились в стране, где главные герои – Маркс, Энгельс и Ленин, вам сложно из этого выйти. Появление Монро – это реакция на эту ситуацию. Те же «Чемпионы мира» – очень русские. Дубосарский и Виноградов с 1997 года, когда они начинали работать вместе, и до сегодняшнего дня также очень русские, Тимур Новиков… Если попытаться понять, что такое русская душа, есть ощущение, что у него все это есть: это ощущение, что ничто не меняется. Я не говорю про Африку (художник Сергей Бугаев, прим. В. Д.), который тоже абсолютно русский. И если сравнить их с китайскими художниками, которые использовали те же символы, становится явными все различия. И еще один пример совершенно русского художника – Константин Звездочетов, которого я также очень высоко ценю, так как его творчество абсолютно самобытно и абсолютно русское.
Пик развития арт-рынка был в 2006 – 2007 году: открывается фонд Stella Art, art4.ru, я организую в ММСИ большую выставку. Было ощущение, что все пошлó. Это был сумасшедший момент. Но потом случился кризис, и продолжать было невозможно. Я думаю, что в отсутствии рынка сейчас во многом виноваты критики. Мы живем в стране, где люди заработали деньги за то, что у них были активы, а не, скажем, идеи. Если вы этим богатым объясните, что искусство – это Павленский и Пусси, то их реакцией будет: «Это не мое, я люблю большие машины, золото, я материалист. А это все ерунда». Я боюсь, что наши критики (не буду акцентировать, кто первый, кто второй), очень влияют на падение рынка. Но сейчас потихоньку что-то делают – Троценко, Аксенов, Бреус. Они пытаются привлекать своих богатых знакомых, которые не всегда понимают, но стараются. Сейчас те, кто уже заработал все деньги, начинают задумываться о статусе, которого у них нет. А еще, когда вам пятьдесят, вы начинаете думать хотя бы об удовольствии, о возможности общения, которое дает современное искусство». Полностью – здесь. Фото: © А. Якименко.
