17 марта умер поэт и драматург Дерек Уолкотт (Derek Walcott), лауреат Нобелевской премии по литературе 1992 года, лучший, − по замечанию Иосифа Бродского, − современный поэт, пишущий по-английски. Ниже несколько стихотворений Уолкотта, написанных в разные годы.
СИМВОЛЫ
Адаму Загаевскому
I.
Облик Европы завершен был в девятнадцатом веке
газовыми лампами, томами энциклопедий, дымом вокзалов,
расплывшимися талиями империй, любовью к инвентарным
описям в романах, хаосом идей с крикливых базаров.
Переплетенные многотомья вторили параграфам городских кварталов
с вычурными дверями переплетов; толпы на полях ждали
перехода на другую страницу, голуби гулькали эпиграфы
к следующей главе, где старые булыжники обозначали
вход в лабиринт запутанного сюжета; разнообразные ереси витали
над анархическим кофе в дымных кафе (сидеть на улице холодно),
две зеленых бронзовых лошади против оперы с запертыми дверями
сторожат замкнутую площадь, как держалки для книг,
пока запахи разлагающегося столетья плывут над садами
вместе с запахом старых книг, прикованных цепями
в Национальной Библиотеке… Под взглядами средневековых святых
перейди через мост в наши дни – свет обернется обычными фонарями -
оглянись на липы бульвара, окутанного зеленой и палевой
дымкой тумана, заглушившего цоканье лошадей,
на кареты оглянись, на шелковые шляпы, на широту морали
(скажем хоть бальзаковской), и тут же вернись к своей
эпохе пепелищ, опустошенных домов,
дальних фабричных труб, удлиненных столбами дымов.
(перевод В. Бетаки)
* * *
Никогда не прорвавшиеся рассказом, без надлежащего метра
истории в темноте, на дальних полках сознания.
«Они въезжали в облака, эти клочья ветра».
Не важно, где. Нет. Вот оно место. Рифма: Испания.
«Они въезжали в страницу, сейчас уже сдутую эхом
распиленных пиний, ручья, бегущего вниз по ущелью»,
в молчанье. Я пожертвовал всем этим ради пиний.
Они всегда интересны. Но из этого ничего не вышло.
Была — другая Мария, но пропеллер строчек-линий
летит вперед, она исчезает, гаснет в скомканной прозе.
Лучше так: «Свет пробился сквозь утренний иней
в Вексфорте, у лошадей — мокрая кожа», молодой
запах вина кружит голову и волнует.
На грани невыговариваемого, метаморфозы стой
словно усталый монах или актер.
В горах — облака, и лошади, которые существуют,
пожалуй, помимо любых рассказов о них, и ручей — дан,
как и другая Мария, и длящийся спор
в Вексфорте, и это не выдумка, как и моря другие,
и Атлантический океан,
и ветер этот соленый,
сквозь строки рвущийся на простор.
(перевод А. Любинского)
Из сборника «Морские гроздья» (1976)
* * *
Придет тот час,
когда с восторгом
ты встретишь самого себя
в своих дверях и в зеркале своем,
и каждый улыбнется в такт другому
и скажет: сядь. Поешь.
Ты вновь полюбишь
чужого, что когда-то был тобой.
Дай хлеба. Дай вина. Отдай все сердце
себе, чужому, что тебя любил
всю жизнь, кого бросал ты для других,
тому, кто знает наизусть тебя.
Достань из шкафа ворох пылких писем,
отчаянных записок, фотографий,
срежь кожуру своих изображений
с зеркал. И сядь. Отпразднуй жизнь.
(перевод А. Андреева)
