Меня недавно заинтересовал один вопрос: как ортодоксально верующий еврей, тем более – раввин, относится к современному искусству? А если представить, что служитель культа, религиозный деятель, сам профессионально занимается живописью, участвует в выставках, посещает мировые музеи и галереи современного искусства, то вопрос становится еще более интригующим. К счастью, такое тоже бывает! Герой моей сегодняшней заметки - известный художник и раввин Александр Яковлевич Айзенштат родился в 1951 году в Москве, в районе Красных ворот. В конце 60-х годов учился живописи в мастерской художника С.П. Скульского. В 1974 году эмигрировал из СССР. В настоящее время является гражданином Франции, проживает в Израиле, регулярно бывает в России. Александр Айзенштат известен не только как художник, но и как религиозный деятель конфессии ортодоксального иудаизма – основатель и руководитель «Центра Изучения Торы в Москве». Размышления Александра Яковлевича приводятся на основе двух статей, одна из которых опубликована в журнале «Большой город» совсем недавно, другая на сайте Jewish.ru в июле прошлого года. Вот выдержки из этих бесед, касательно интересующей меня темы:
Александр Айзенштат: «Есть стереотип, что настоящее искусство не должно быть связано с деньгами, не должно быть коммерческим. История искусства это блестяще опровергает. Другое дело, что некоторые богословы считают невозможным занятие искусством для религиозного еврея. В искусстве самом по себе нет ничего плохого. Другое дело, что оно требует полного погружения, но человек должен быть погружен в Тору, а не в искусство. И здесь уже возникает противоречие. Искусство подменяет Тору. Идея Торы в том, что существует мироздание, то, что мы видим и ощущаем. Но это мироздание – только проекция Торы на реальность. В свою очередь, Тора – тоже проекция мироздания, устремленная в вечность. В этом смысле искусство, во всяком случае европейское, – тоже проекция реальности на холст, камень или бумагу. Человек, даже самый интеллектуально развитый, воспринимает в первую очередь реальную сторону мира. Человек же религиозный постоянно живет в присутствии некой иной реальности, которая несоизмеримо важнее всего, что он может увидеть и ощутить. И в этом он тоже похож на художника. И глядя на гармоничное произведение искусство, на пропорции в нем частей и целого, мы испытываем то же ощущения присутствия великой гармонии и красоты, которое религиозный человек испытывает всегда. Когда человек видит на картине пространство, форму, цвета, других людей, и смотрит на них как зритель, со стороны, ему начинает казаться, что он понимает, как устроен мир. То же самое чувствует религиозный человек.
Само по себе искусство — это некое занятие. В этом нет никакой миссии. Просто обычно видно, есть креативный момент в произведении искусства или нет. А если нет, то это просто не искусство. Когда художник говорит о миссии его произведений, он обращается к широким массам населения. Они не понимают, что такое искусство, но они слышали, что обществу необходима какая-то культура. И художник таким образом обращается к ним: вы хоть и не понимаете, чем мы занимаемся, но вы же знаете, что это нужно.
Но я не еврейский художник. Прежде всего потому, что еврейским художником невыгодно называться с точки зрения рынка. Любое национальное искусство — это искусство второстепенное. Кроме того, я вырос в Москве, был совершенно далек от традиции, и все мое художественное воспитание было построено на посещениях Пушкинского музея. Это никак не было связано с евреями и иудаизмом. Сейчас я много бываю в Европе, в самых разных странах, хожу там по художественным галереям. И я ощущаю себя связанным с европейским искусством.
Шагал не был еврейским художником. Просто он родился и вырос в еврейском городке, где были синагоги, было много религиозных евреев и все такое. Художнику нужны впечатления. Но нет принципиальной разницы, откуда он черпает впечатления. Гоген был на острове и видел сиреневых папуасов. А Шагал видел евреев в шляпах. Принципиальной разницы между ними нет. Художнику требуются впечатления, которые можно обобщить и сделать из них произведение искусства. Произведения Шагала — это гамма, особенная разноцветность, пестрота этих воспоминаний. Он то же самое мог бы сделать, вспоминая какое-то местечко на юге Соединенных Штатов, где живут какие-нибудь евангелисты. Не нужны ему для этого религиозные евреи. В сущности, в его живописи ничего еврейского нет.
Человек ведь всегда задумывается о духовном. При любых обстоятельствах. Материальные блага принципиально не меняют картину. На осле ли ездят евреи, на лошади, на «Жигулях» или на «Мерседесе» — закон и традиция остаются прежними. Люди заинтересованы в духовности. Не только евреи, все люди».
