О мэйнстриме и авангарде

  Сегодня в Москве начинает работу II Фестиваль современного джаза и новой импровизационной музыки – «Leo Records Festival in Russia», организованный Лео Фейгиным, продюсером и владельцем фирмы Leo Records. Лео Фейгин известен еще с советских времен как популярный ведущий джазовых программ русской службы ВВС, выступавший под псевдонимом Алексей Леонидов. Ныне же Лео Фейгин живет в небольшой деревушке в пятистах километрах от Лондона, выпускает на собственном лэйбле грамзаписи альбомы авангардной музыки и крайне редко выбирается на международные творческие мероприятия. Но на второй фестиваль «Leo Records Festival in Russia» он приедет обязательно, благо что прошлогодний концертный проект прошел с аншлагом. Нынешнее мероприятие продлится с 8 по 11 августа на разных площадках города, а откроется сегодня в 19.00 в джаз-кафе «Эссе» (м. Новокузнецкая). Программу фестиваля можно посмотреть здесь.

Лео Фейгин является большим любителем и знатоком авангардной музыки, открывшим для западного слушателя многих современных российских музыкантов от Сергея Курёхина до трио Ганелина-Тарасова-Чекасина. За время своего существования фирма Leo Records выпустила более 800 релизов, среди которых записи Сесила Тейлора, Энтони Брэкстона и Сан Ра. Какое значение имеет в сегодняшней мировой культуре авангардная и импровизационная музыка? Какие перспективы есть у этого направления искусства? Популярны ли русские имена на Западе? На все эти вопросы Лео Фейгин размышляет в своих интервью, которые он дал различным отечественным изданиям в преддверии фестиваля. Нижеприведенный текст составлен из трех бесед Лео Фейгина с корреспондентами Львом Ганкиным (Газета.ру), Сергеем Бондарьковым (Джаз.ру) и Александром Волковым («Контрабанда»). Компиляция сделана мной (В. Д.).

(Л. Ганкин) Как вам кажется, хотя бы чисто теоретически, так называемая новая музыка, которой вы посвятили большую часть жизни, может где-нибудь и когда-нибудь превратиться в массовое искусство?

Ни в коем случае. Массовое искусство нам совершенно не нужно, и большая аудитория нам не нужна – нас полностью удовлетворяет то, что у нас есть. Такова суть любого авангардного искусства: оно не может быть массовым по определению.

(Л. Ганкин) Почему? Потому что требуется какая-то специальная подготовка, какой-то культурный опыт для адекватного восприятия этих звуков?

Именно. Нужен музыкальный опыт, которого у широкой публики нет.

(Л. Ганкин) Часто ли в пространстве новой музыки случаются подобные межнациональные сочетания? Или в каждой стране своя авангардная школа и им трудно найти общий язык?

Знаете, наших слышно сразу: у них какой-то свой ambiance (атмосфера, окружение). Англичан тоже можно сразу узнать, так же как голландцев и немцев. Остальных меньше. Но сейчас все это чрезвычайно нивелировано, все грани давно начали стираться, потому что происходит бешеная эмиграция. В одной только Франции есть четыреста фестивалей, и музыканты поняли очень давно: чтобы выжить и продвинуть музыку вперед, нужны разные сочетания, нужно играть с как можно большим количеством людей, не нужно запираться в своем муравейнике, как какие-то термиты.

(Л. Ганкин) Из чего складывается этот язык? Вот, скажем, такое понятие, как техническая виртуозность, часто ассоциируемое с джазом, – оно здесь востребовано? Или можно брать чем-то другим?

Можно брать и другими вещами, но, конечно, если не прямо-таки виртуозное, то по крайней мере очень сильное владение инструментом подразумевается. Однако знание новой музыки в другом. Оно прежде всего в умении отказаться от своего собственного «Я» во имя создания какого-то осмысленного целого. Это самое главное, что отличает новую музыку от джаза: там музыканты, наоборот, стараются выпятить себя какими-то своими соло, то да се… В новой музыке наоборот – тут нужно создать осмысленное произведение сразу, сейчас, на месте, никогда не играв друг с другом прежде, вот в чем цель. А для этого требуется тонко чувствовать, что вообще происходит в мире звука. И слушать друг друга – конечно, это самое главное.

(Л. Ганкин) Еще один стереотип: новая музыка равна импровизации. Это правда так или композиторское начало здесь тоже присутствует?

Композиторское начало, безусловно, всегда присутствует. Возьмите Брэкстона: он никогда практически просто так ничего не играет. Но даже когда он пишет партитуру собственного произведения, он всегда оставляет огромные куски для импровизации музыкантов, он приглашает всех музыкантов играть и внести что-то свое. Потому что девиз этой музыки — не повторяйся, сыграй каждый раз по-новому, удиви. Сам себя в первую очередь.

(Л. Ганкин) Способность импровизировать – это особый музыкальный дар или то, что можно, условно говоря, натренировать?

Знаете, есть такой знаменитый дирижер Даниэль Баренбойм. В Англии каждый год проводятся так называемые «Reese Lectures»: приглашают какое-то светило из мира науки, искусства, кино и т. п. читать три лекции. И вот недавно был Баренбойм, три раза по полчаса выступал, очень интересно, живая аудитория, сплошь большие музыканты. И он музыку буквально со всех сторон рассмотрел – начиная от мельчайших звуков и кончая глобальными произведениями. А после каждой лекции там идут вопросы и ответы, 15 минут. И вот есть у нас такой черный пианист, негритянский, Джулиан Джозеф, он после последней из них задал Баренбойму вопрос: вот вы нам три лекции прочитали, все очень интересно, но вы ни словом не обмолвились об импровизации! И я, надо сказать, когда слушал эти лекции, тоже думал – скажет или не скажет? И знаете, что Баренбойм ответил? Я, конечно, дословно уже не воспроизведу, но смысл был такой: импровизация — это венец, это высшее, чего можно добиться в музыке, я до этих высот не поднимался и подняться не могу.

(Л. Ганкин) Баренбойм – человек все же из другой культуры, не правда ли? А вообще, как вам кажется, насколько новая музыка взаимодействует с прочими жанрами – с академической, с рок-музыкой?

Еще как! Но это, я бы сказал, односторонний контакт. Я всегда сравниваю новую музыку с товарным составом. Идут бесконечные вагоны, и если представить, что один вагон — это рок-музыка, другой — классическая, третий — фолк мьюзик, и чего там только нет – то тащит весь этот состав один паровоз, и это и есть авангард. Все остальные – это паразиты! Они ничего не делают для того, чтобы этот паровоз ехал! И вот он пыхтит и надрывается, а они питаются этим авангардом, разрывают его на кусочки и используют в своей музыке – конечно, с опозданием и не сразу. Поэтому мы и говорим, что сегодняшний авангард — это завтрашний мэйнстрим. Так или иначе, это музыка, которая опережает свое время на 20–30–40 лет, и всем остальным видам музыки требуется это время, чтобы, так сказать, догнать, опомниться… Но в любом случае паровоз они перегнать не могут!

(Л. Ганкин) А сам-то он не начинает со временем двигаться медленнее? Например, как раз из-за того, что находки растаскивают остальные жанры? А может быть, просто из-за того, что денег нет?

Деньги – это, конечно, больная тема. Вот Леша Круглов – совершенно потрясающий организатор, потрясающий музыкант; благодаря его усилиям удалось сделать фестиваль в Москве. Потому что я-то в данном случае кто? Просто свадебный генерал! Его берут под белы рученьки и сажают за стол. Но вообще Россия – это, конечно, особая статья. Русские музыканты в страшном положении. Я говорю об этом довольно мягко обычно, но мысли-то у меня жесткие: что это за страна, где тысячи миллиардеров и ни одному из них даже в голову не приходит отдать хотя бы тысячную, миллионную долю своего состояния на развитие музыки? Вот где духовная нищета.

(Л. Ганкин) Постойте, а на Западе – в той же Англии – как новая музыка существует? На спонсорские, меценатские деньги?

Ну конечно! И еще на государственные. У голландцев и немцев это вообще на поток поставлено – им там дотации всякие дают постоянно. Надо сказать, англичане во многом за счет них выжили: сама-то Англия развернулась лицом к новой музыке совсем недавно. Что поделаешь, британцы вообще ко всему новому относятся с подозрением. Это страна традиций.

(Л. Ганкин) Но, возвращаясь к моему вопросу: паровоз не начинает притормаживать под действием всех этих факторов?

О нет! Напротив, он все время набирает скорость. Ведь в новой музыке есть только одна вещь, которая запрещена: никаких клише. Клише – это все, анафема. И если джазовый музыкант или оркестр часами отрабатывают одну музыкальную фразу, одно звучание, то здесь все наоборот. Сыграй так, как никогда прежде! Плюс еще одна важная деталь. Если взять авангардистов, то они умеют играть все: и стандарты, и в большом оркестре, и соло сыграть смогут. Но обратно эта связь не работает. Возьмите Бутмана, который когда-то пытался играть авангард, на заре своей карьеры. А сейчас поставь его рядом с новыми музыкантами – и он вообще не будет понимать, что происходит!

(Л. Ганкин) Но при этом надо признать: если подойти к человеку на улице и попросить его назвать любого джазового музыканта, он как раз и ответит – Бутман. Не обидно?

Ха-ха, это вы точно подметили, так и будет! Но нет, не обидно! Потому что, знаете, Сесил Тейлор в 50-е годы мыл посуду в кафе, где стоял рояль, и говорил хозяину: «Дай поиграть, а? Не нужно ничего платить, просто дай поиграть». А тот отвечал: «Знаешь, я тебе лучше заплачу, только чтобы ты не играл!» Вот так было. Но история-то все расставила по местам. И тут расставит.

(С. Бондарьков) В одном интервью вы как-то сказали, что когда джаз перестает отражать свое время, он становится мертвой музыкой. Как с этим сейчас? Что за музыка, по-вашему, отражает сегодняшний день?

Ну, конечно, новая. Скажем, джаз уже не отражает. Мне кажется, он давно превратился в то, что по-русски называется эстрадой. Это означает, что музыкант изо дня в день играет композиции, ограниченные гармонией, ритмом, квадратами всякими. И из этих ограничений ему не выбраться. Их никак не преодолеть. Потому что если это сделать, то музыка станет открытой, она перестанет быть джазом. И потом ведь джаз — это прежде всего мироощущение или образ жизни. А жизнь давно изменилась. Скажем, если вспомнить тридцатые годы, сороковые, революцию бопперов — вот мироощущение! А играть боп сейчас… Я даже не знаю. Эта музыка мертвая, просто-напросто. Конечно, ее интересно слушать, и я ее люблю. Но она не порождает мысль, не дает никакого импульса, никакого толчка. Предположу, что сейчас она нацелена куда-то в область между сердцем и телесным низом. Музыка же, которая интересует меня, — и как раз она-то, мне кажется, и отражает современность — это музыка где-то между сердцем и головой.

Как и написано на ваших пластинках. (Девиз Leo Records — «Music for the Inquiring Mind and the Passionate Heart» — С. Б.)

О, да! По-моему, самая ценная музыка — та, что апеллирует к области, смежной между рациональным и иррациональным. Найти эту золотую середину — это самое ценное.

(С. Бондарьков) Кроме как музыкантам, кому-то на Западе вообще интересна импровизационная музыка из России?

Да, есть люди, которые интересуются этим делом. Более того, три человека — три слависта из Калифорнийского университета — защитили диссертации по «Документу», сборнику русской импровизационной музыки из восьми дисков, который я выпускал. Они по отдельности написали мне письма благодарности. А четвертый сейчас пишет на ту же тему в Сингапуре. Так что интерес есть.

(А. Волков) Люди постепенно отвыкают чувствовать искусство разными органами чувств – трогать, ощущать запах, вибрацию, дыхание, время. Как вы относитесь к слушанию, пересылке, хранению музыки в Интернете?

Очень отрицательно. Интернет — губитель культуры, что он уже доказал.

(А. Волков) Как вы относитесь к электронной музыке?

Никак.

(А. Волков) А как вы относитесь академическому авангарду?

Это турецкая баня без пара.

(А. Волков) В России прошла телепрограмма «Большой джаз». Но там не было free. Есть ли шансы на медийный успех у нынешней импровизационной музыки?

Нынешней импровизационной музыке не нужен медийный успех. Более того, медийный успех ей вреден. Если импровизационная музыка начинает пользоваться широким успехом, это значит только одно — это значит, что она что-то потеряла. Ведь у авангардного искусства нет широкой аудитории. Оригинальность высокого искусства могут оценить далеко не многие люди. Для этого нужен вкус, которого у широкой аудитории по определению быть не может. Но верно и другое. Оригинальность высокого искусства может прошибать и неподготовленного зрителя. Примеров тысячи — выступления оркестра Дюка Эллингтона, концерты трио Ганелина.

(А. Волков) Есть ли возможность приблизить фри-фолк, фолк-джаз, например творчество издающихся у вас музыкантов, таких, как Старостин и Маслобоевы, Дорофеев и «Второе приближение» – к массовой аудитории?

Конечно, есть возможность приблизить любых авангардных музыкантов к массовой аудитории. Дело исключительно в деньгах.

This entry was posted in Весь этот джаз and tagged , , , , , , . Bookmark the permalink.